Когда в Чертовке утонуло солнце - Алексей Котейко

глаз слёзы, продолжая похихикивать. — Ну, идите. Свидимся ещё, пан Резанов.

Никаких лесенок, созданных для удобства туристов, эта Прага никогда не знала, так что им пришлось пройти сквозь Малостранские ворота и топать дальше, до ближайшего перекрёстка. Слева и справа первые этажи зданий насквозь пронизывали готические аркады, в которых помещались разномастные лавчонки и пара-тройка пекарен. На углу, у перекрёстка, сразу три аркады по правой стороне улицы занимала харчевня.

— Неплохое местечко, — показал на неё Шустал. — «У золотого гуся».

Максим не отреагировал. Иржи свернул влево, потом ещё раз влево, и повёл его через настоящий лабиринт проходных двориков и проездов. Здесь между домами теснились какие-то сараюшки и навесы, один раз дорогу им перегородила телега, через которую капрал, ничуть не смущаясь, просто перелез. Горами были навалены бочки, ящики, мешки и всяческая рухлядь.

— Чего ради мы сюда?

— По улице обходить дольше, а так мы прямо к мельнице и выйдем, — пояснил капрал.

Миновав последние ворота, невысокие, но, как и прочие в этом городе, толстые и основательные, они действительно оказались на маленькой площади.

— Чёртова мельница, — указал Шустал на приземистое здание слева, походящее скорее на небольшой бастион. Из здания доносился грохот жерновов. У распахнутых настежь двойных дверей суетилось около десятка хохликов, грузивших на телегу мешки с мукой. Капрал на мгновение остановился, поглядывая на Максима. Тот с мрачной решимостью кивнул:

— Веди. Тянуть не будем.

Они подошли к дверям и Иржи, перекрикивая шум механизмов, поинтересовался у ближайшего хохлика:

— Хозяин где?

— У колеса, — махнул тот мохнатой лапкой вглубь здания.

Парни прошли мельницу насквозь, через открытую дверь вышли на деревянный помост над Чертовкой — и увидели пана Кабурека. Водяной, заложив большие пальцы за широченный кожаный ремень, украшенный узорами из множества медных заклёпок, сосредоточенно рассматривал огромное водяное колесо, питавшее всю мельницу.

Максим с удивлением отметил про себя, что у назначенного ему тестя вполне человеческий вид. Кожа, правда, была очень бледной, даже с лёгкой синевой, а на руках имелось только по четыре пальца — но в остальном это был почти человек. Кабурек носил широкие штаны из бурой холстины, белоснежную рубаху, а поверх неё — подбитую мехом зелёную жилетку с длинными полами. На ногах у водяного были короткие сапожки с отворотами, а на голове — алый колпак, лихо заломленный набок.

— Пан Кабурек, — позвал Шустал.

Тот обернулся — и Максим увидел, что глаза у тестя удивительно зелёные и прозрачные, как будто в них без конца перетекали, играя на солнце искорками, речные волны. Лицо водяного было гладко выбрито, длинные волосы — заплетены в тянущуюся из-под колпака аккуратную косицу. Он без особенного интереса мельком взглянул на Иржи, потом, чуть дольше и внимательнее — на Макса.

— Чем обязан, пан капрал? — спокойно поинтересовался Кабурек.

— Вот, привёл вашего зятя, — отрапортовал Иржи.

Зелёные глаза снова метнулись к лицу Максима. Тот с интересом отметил про себя, что сказанное Шусталом не произвело на водяного такого сильного впечатления, как на самого парня.

— Майер, чтоб его, — процедил пан Кабурек сквозь зубы. — Вечно лезет не в своё дело. Будто от этого что-то поменяется.

— Послушайте, пан, — заговорил Максим, — я тоже не в восторге от всего случившегося, и раз уж мы с вами явно в одной лодке…

— Мы с вами совсем не в одной лодке, — оборвал его тесть. — Мы даже, если угодно, и бортами-то не соприкасаемся.

— Но вам ведь, кажется, не по душе то, что сотворил господин третий секретарь?

— С господином третьим секретарём мы разберёмся сами, раз на раз. Это наше с ним дело, личное. Как вас звать-то, пан зять? — на губах водяного мелькнула и тут же пропала усмешка.

— Максимилиан Резанов. А вас?

— Матиаш Кабурек, — представился тот и почему-то, как и гремлин, тоже на несколько секунд задержал внимательный взгляд на левом ухе парня. Потом вздохнул:

— Ну что ж, пан Резанов. Идёмте, познакомлю вас с пани Резановой.

Они покинули мельницу, свернули налево, за угол, и по короткому узенькому проулку вышли на деревянный мостик, зеленовато-серый от времени и непогоды. Глухо протопали по доскам шаги трёх пар ног, затем Кабурек остановился возле входной двери дома на другой стороне Чертовки. Дом был большим — три окна по фасаду, три этажа под островерхой крышей — и производил впечатление добротности, основательности. Толкнув дверь, водяной ввёл их внутрь.

— Эвка! — позвал он. — Тут к тебе пришли!

Максим осторожно оглядывался. Они стояли в просторной и очень чистой гостиной, с большим очагом возле дальней стены и несколькими креслами перед ним, с выскобленным обеденным столом в окружении стульев и с буфетом, в котором на полках сверкали начищенным серебром тарелки, кубки и кувшины.

— Дочка у меня хозяйственная, — перехватив его взгляд, с гордостью кивнул Кабурек. — А готовит как — пальчики оближешь. Эвка! — снова позвал он. — Ну, не смущайся, выйди, поздоровайся. Вот твой муж.

Макс обернулся — и онемел от открывшейся перед ним картины.

Глава 4

«У танцующего медведика»

На счастье Максима, оказавшийся позади него Иржи ощутимо пихнул приятеля в бок, иначе бы тот, чего доброго, заорал, или вообще попытался бы выскочить из дому.

На пороге гостиной стояла древняя старуха, сгорбленная и морщинистая. Одета она была в скромное зелёное платье с зашнурованным корсажем и белый чепец, поверх платья к тому же был накинут стёганый тёплый халат, а на талии подвязан украшенный кружевом белый крахмальный передничек. Сейчас скорченные, покрытые пигментными пятнышками руки смущённо теребили кружева на краю передничка; женщина внимательно разглядывала какую-то точку на полу.

— Ну что же ты, взгляни, — мягко попросил дочь водяной. Старуха, явно сделав над собой усилие, подняла глаза на парня. Максиму показалось, что глаза у неё в точности как у отца — зелёные, постоянно меняющие цвет, с проскакивающими в глубине солнечными искорками — но он не был уверен в своём впечатлении: глаза прятались под набрякшими морщинистыми веками, похожи на веки древней черепахи. Сморщенные губы что-то беззвучно прошептали.

— Она вас приветствует и благодарит за визит, — пояснил Кабурек. — Вы уж извините, дочка у меня скромница, с незнакомыми людьми всегда очень тихо говорит.

Эвка снова потупилась.

— Доброго денёчка, пани! — решил поддержать приятеля Иржи.

— Доброго… доброго денёчка, —