Интервью с вампиром - Энн Райс

«Как бы я ни ненавидела его, с Лестатом мы трое были…совершенны». – Клодия взглянула на меня из-под дрожащих ресниц, словносмущаясь своего повышенного тона.

«Нет, только ты была совершенной… – сказал я ей. –Потому что с самого начала нас было двое рядом с тобой».

Кажется, она улыбнулась. Она склонила голову, ее глазадвигались под ресницами. Потом сказала:

«Вы двое рядом со мной, ты и это так ясно видишь»?

Я ничего не ответил, но одна давно минувшая ночьдействительно стояла у меня перед глазами. Той ночью Клодия была в отчаянии,она убежала от Лестата. Он заставлял ее убить женщину, от которой она испуганноотшатнулась на улице. Я не сомневался, что она напомнила девочке мать. Клодияубежала и спряталась; позже я нашел ее в шкафу, она зарылась в груду пиджаков иплащей и крепко обнимала свою куклу. Я отнес ее в кроватку, присел рядом и пелей песни, а она смотрела на меня, прижимая к себе куклу, словно подсознательностараясь успокоить боль, неведомую ей самой.

Можете себе представить эту семейную идиллию: полумрак,папочка-вампир поет колыбельную дочке-вампиру. Только у куклы было человеческоелицо.

«Нам надо выбираться отсюда! – вдруг воскликнулаКлодия, будто только сейчас ей открылась эта непреложная истина. – Прочьот дорог, оставшихся позади, и от того, что я вижу в твоих глазах, потому что япоспешила высказать то, чего сама еще не понимаю».

«Прости меня», – сказал я так нежно, как только мог, имедленно вернулся в настоящее; прочь от той комнаты из прошлого, от детскойкроватки и испуганного нечеловеческого ребенка, от своего голоса. А Лестат, гдеон теперь? Спичка, что чиркнула за стеной, тень, ожившая на границе света итьмы…

«Нет, это ты прости меня, – говорила Клодия в номереэтой маленькой гостиницы неподалеку от первой столицы Западной Европы. –Мы оба простим друг друга, но его не будем прощать; видишь, что творится с намибез него».

«Просто мы устали, вот и кажется, что все плохо», –сказал я Клодии и самому себе, потому что больше в этом мире не к комуобратиться.

«О да, – сказала она. – И с этим пора покончить. Японяла, мы с самого начала все делали неправильно. Мы не останемся в Вене. Намнужен наш народ, наш язык. Мы поедем в Париж».

Париж!

Мне вдруг стало радостно и легко. Это было давно забытоепредчувствие счастья, и я с изумлением понял, что еще могу радоваться жизни.

Не знаю, сумеете ли вы понять меня. Трудно найти слова,чтобы передать это. Сто лет назад Париж значил для меня совсем не то, чтозначит сегодня. Но даже сейчас, вспоминая о нем, я переживаю нечто вродесчастья, хотя теперь-то я твердо знаю, что счастье – это не для меня. Я незаслуживаю его, да и не стремлюсь к нему.

Но все равно всякий раз при слове «Париж» сердце моепереполняет радость.

Смертная красота часто причиняет мне боль, и недолговечноевеликолепие пробуждает во мне неутолимую жажду, вроде той безысходной тоски,которая преследовала меня, когда мы плыли по Средиземному морю. Но Париж… Парижоткрыл мне свое сердце, и я забыл обо всем. Забыл, что я навеки проклят, что яне человек, а зверь в человеческой одежде и шкуре. Париж захватил меня целиком,исцелил мою боль; о таком я не мог даже мечтать.

Ведь Париж – праматерь Нового Орлеана, он пробудил его кжизни, подарил первых поселенцев. Он стал для Нового Орлеана недостижимымидеалом. Лихорадочная красота и оживленность Нового Орлеана всегда были слишкомхрупкими; дикая природа окружала его со всех сторон, и ее первобытная силаподтачивала утонченную и экзотическую жизнь города. Ни одного бревна, ни одногокамня нельзя было уберечь от враждебности разрушительной силы, обступившейгород вечным кольцом и всегда готовой поглотить его. Ураганы, наводнения,лихорадка, чума… Влажный климат Луизианы неутомимо трудился над каждым зданием,будь оно из дерева или из камня; Новый Орлеан всегда оставался только иллюзией,мечтой, которую слепо, но настойчиво лелеяли его жители.

Париж же самодостаточен; он – особая ниша во вселенной,выдолбленная и хранимая вековой историей. По крайней мере, таким он был вовремена Наполеона III: огромные здания, величественные соборы, широкиеблистательные бульвары и узенькие извилистые средневековые улочки – город,необъятный и нерушимый, как сама природа. Все приходилось там ко двору, всепринимали его ветреные, зачарованные жители; в шумных галереях, театрах икафе снова и снова возрождались гении и святость, философия и война,фривольность и изящные искусства; казалось, даже если весь мир погрузится вотьму, здесь, в Париже, все равно будут расцветать ростки красоты и гармонии.Все подчинялись законам этой гармонии – величественные деревья, затенявшиеулицы, полноводная Сена, несущая свои волны сквозь самое сердце города.Казалось, земля, политая потом и кровью, перестала быть просто землей,преобразилась – и появился Париж.

Мы ожили. Мы любили друг друга. Страшные ночные скитания поВосточной Европе остались позади, и я был так счастлив, что не стал спорить сКлодией и согласился поселиться в отеле «Сент-Габриэль» на бульваре Капуцинов.Он слыл самым большим отелем в Европе. Роскошью и уютом он напоминал наш дом вНовом Орлеане, но огромные светлые комнаты затмевали все воспоминания. Мызаказали один из самых дорогих номеров, окнами на бульвар. Ранним вечером всвете газовых фонарей по асфальту прогуливались толпы людей, бесконечнымпотоком текли экипажи, роскошные дамы и кавалеры направлялись в оперу или воперетту, в театр или на балет, на балы и приемы во дворец Тюильри.

Клодия доказывала необходимость подобных расходов мягко иубедительно, но я стал замечать, что она теряет терпение; ей приходилосьотдавать распоряжения только через меня, и это угнетало ее. Она говорила, чтогостиница предоставит нам полную свободу; мы без труда сможем скрыть свои ночныепривычки и раствориться в экзотической толпе туристов, съехавшихся со всейЕвропы. Идеальную чистоту в номере поддерживали невидимые слуги. Мы платилиогромные деньги за безопасность и покой. Но Клодии этого было мало.

«Это мой мир, – объясняла Клодия. Она сидела в уютномбархатном кресле перед раскрытой балконной дверью и разглядывала длинную чередукарет, подъезжающих к входу в гостиницу. – У меня должно быть все, что мненравится», – добавила она, как будто про себя.

И у нее было все: изумительные обои с розовыми и золотистымиузорами, дамасские кресла и бархатная мебель, изящно расшитые подушечки ишелковые покрывала, кровать с пологом. Каждый день огромные букеты свежих розменялись на мраморной каминной полке в гостиной и на инкрустированных столикахв ее будуаре. Нежные алые бутоны отражались в высоких зеркалах. Возле окна онаустроила настоящую оранжерею из камелий и папоротника.