Интервью с вампиром - Энн Райс

Я перевернул карточку и обнаружил приписку: «Приводи с собойочаровательную малютку. Мы будем рады встрече с вами. Арман».

Я не сомневался: приписка сделана рукой того, кто вручил мнеприглашение. До рассвета оставалось совсем мало времени, нужно было добратьсядо гостиницы и рассказать обо всем Клодии. Я так быстро бежал по ночным улицами бульварам, что редкие прохожие не успевали заметить промчавшуюся мимо тень.

В Театр вампиров пускали только по приглашениям. Швейцарвнимательно изучил мою карточку, прежде чем пустить нас внутрь. Шел дождь.Мужчина и женщина мокли у закрытой билетной кассы; на сморщенных афишах вампирыв накидках, похожих на крылья летучих мышей, тянули руки к обнаженным плечамсвоих жертв; многочисленные пары спешили войти в переполненное фойе. Я сразуувидел, что в толпе только люди. Ни одного вампира, кроме нас. Даже швейцароказался человеком. Мы вошли в театр и очутились в самой гуще светской болтовнии мокрых плащей, женские руки в перчатках поправляли широкие поля шляп ивлажные локоны всех цветов и оттенков. Полный лихорадочного возбуждения, япротиснулся в тень, поближе к стене. Мы с Клодией уже утолили голод, но толькозатем, чтобы наши глаза не горели слишком откровенно, а лица не выгляделичересчур бледными на оживленной и ярко освещенной улице. Поспешно выпитая кровьтолько растревожила меня, но у нас не было времени. Эта ночь предназначалась недля убийства. То была ночь откровений, чем бы она ни закончилась. Это я ужетвердо знал.

Толпа теснила нас со всех сторон, и вдруг открылись дверизала. Молоденький юноша протолкнулся к нам и поманил за собой, указывая мимоплеч и голов на ступеньки лестницы, ведущей наверх. Нам отвели одну из лучшихлож в театре, и, хотя свежая кровь не сделала мое лицо похожим на человеческое,да и Клодия, которая не слезала с моих рук, не превратилась в обычного ребенка,наш провожатый не обратил на это никакого внимания. Напротив, он гостеприимноулыбался, откинув в сторону портьеру, за которой перед медными поручнямиограждения стояли два кресла.

«У них слуги-люди… Ты думаешь, это допустимо?» – спросилаКлодия шепотом.

«Лестат никогда не доверял таким рабам», – ответил я ипосмотрел вниз: партер заполнялся, очаровательные шляпки плыли по проходаммежду обитых шелком кресел. Обнаженные плечи дам светились матовым блеском набалконе, в лучах газовых ламп искрились и сверкали бриллианты.

«Постарайся хоть один раз в жизни проявить хитрость иосторожность, – еле слышно прошептала Клодия, низко наклонив голову, чтобыне было видно лица. – Забудь, что ты джентльмен».

Свет потихоньку стал гаснуть, вначале на балконе, а затем ив партере. В оркестровой яме появились музыканты. Внизу длинного занавеса иззеленого бархата вспыхнул одинокий огонек. Он окреп, вырос, ярко осветил пустуюсцену, и зрители растворились в полумраке, только сверкали драгоценные камни накольцах, браслетах и подвесках. Шум в зале становился глуше, эхо под сводамиповторило чей-то одинокий кашель, и наконец все стихло. В ту же секундураздались неторопливые, ритмичные удары тамбурина, к ним присоединился тонкий,высокий голос деревянной флейты, вплетавший в резкое металлическое позвякиваниебубенцов призрачную мелодию, выплывшую, казалось, из глубины средних веков.Вступили струнные, отрывистыми аккордами подчеркивая мерный звон тамбурина.Пение флейты стало громче, в нем слышались грустные, меланхолические нотки.Музыка очаровывала, влекла за собой, публика сидела притихшая, объединеннаяпотоком печальных звуков, полных неземной красоты и гармонии. Бесшумно поднялсязанавес. Свет рампы загорелся сильней, сцена превратилась в густой лес. Лучииграли на густой листве пышных зеленых крон. Сквозь деревья проступалиочертания низкого каменистого берега ручейка, вода весело искрилась и сверкала,словно освещенная солнечными лучами. Весь этот живой трехмерный мир был созданмастерской рукой художника на тонком шелковом полотне, слегка трепетавшем прикаждом, даже самом слабом, движении воздуха.

Отдельные хлопки, приветствовавшие появление чудеснойиллюзии, переросли в короткую бурю аплодисментов. На сцене возникла темнаяфигура, она быстро двигалась между стволами деревьев и, как по волшебству,очутилась в ярком пятне света. В одной руке актер нес отливавшую серебромнебольшую косу, подчеркнуто демонстрируя ее публике, а другой удерживал передневидимым лицом маску на тоненькой палочке, изображавшую ужасный облик Смерти –голый череп.

В зале раздались негромкие, сдержанные восклицания. Передошеломленными зрителями на опушке леса стояла сама Смерть, небрежно поигрываясвоим отвратительным орудием. Моя душа отозвалась без страха, но с каким-тоиным чувством, подобным тому, которое испытывали зрители, глядя на волшебноеочарование хрупких декораций, на мистическую тайну, окутывавшую ярко освещеннуюсцену, где фигура в широком черном плаще разгуливала с грациозностью грознойпантеры, вызывая в зале невольные возгласы, вздохи и благоговейный шепот.

Движения первого персонажа были полны завораживающей силы,как и четкий ритм музыки. За спиной Смерти показались другие фигуры, темные ипризрачные. Первой на свет вышла безобразная старуха, высохшая и согбенная подтяжестью лет. Она с трудом несла большую корзину с цветами и плелась, едваволоча ноги. Ее мелко трясущаяся голова покачивалась в такт музыке истремительным движениям ангела Смерти. Увидев его, она попятилась, поставилакорзину на землю, опустилась на колени и молитвенно сложила руки. Она казаласьизмученной и истощенной. Опустила голову в ладони, словно хотела заснуть. Но тои дело, встрепенувшись, она умоляюще тянулась всем телом к черной фигуреСмерти. Та подошла к ней, наклонилась, заглянула в старческое, морщинистоелицо, затененное седыми космами спутанных волос, и отшатнулась, помахав передсобой рукой, точно отгоняя неприятный запах. Публика отозвалась неувереннымсмехом. Старая женщина поднялась с колен и приблизилась к Смерти.

Печальная мелодия сменилась разнузданной джигой, они кругамибегали по сцене. Старуха гонялась за Смертью, но та забилась в темноту подмогучими стволами и исчезла: накрыла лицо плащом и словно слилась с деревьями.Старуха разочарованно вздохнула, печально подхватила корзину и поплелась сосцены. Музыка замедлилась и смягчилась. Публика смеялась. Мне это все непонравилось. В действие вступили другие, и у каждого была своя мелодия: убогиекалеки на костылях и жалкие нищие в рубищах. Все они устремлялись к Смерти, ноона ускользала от них, уворачивалась с томными жестами непреодолимогоотвращения. В конце концов все они были изгнаны со сцены. Смерть проводила ихи, небрежно помахав на прощание рукой, всем своим видом изобразила усталость искуку.