Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан

Монастырь был обнесен собственной белокаменной оградой. Местами она крошилась, и при крайней необходимости я мог легко через нее перелезть, однако этот путь меня не прельщал. На улице было полно солдат, и нам, одетым в сутаны вместо кольчуг, едва ли удалось бы дать им хороший отпор.

– Запомните, – предостерег нас Эгфрит, трижды стукнув в ворота, – голову вниз, рот на замок.

Немного подождав, он постучался снова, на этот раз сильнее, и вскоре за стеною послышались шаги, а затем открылась задвижка. В маленьком оконце появилось лицо монахини. Она поглядела на Эгфрита с подозрением, если не со злобой, и разразилась едким потоком франкских слов, из которых я ровным счетом ничего не понял. Эгфрит спокойно ответил по-латыни. Монашка выпучила глаза.

– Ты английский монах, – произнесла она зловеще, а потом вдруг хихикнула (я, признаться, не знал, что Христовы невесты смеются). – Ты тот, кто пытался крестить языческого ярла и чуть не утонул, – сказала монашка по-английски, да так хорошо, словно родилась в Уэссексе.

Эгфрит раздраженно ответил:

– Я даже не думал тонуть. Уверяю тебя, сестра, я плаваю, как рыба. Быть может, ты меня впустишь?

Глаза, выглядывавшие из-под темного покрывала, снова сузились.

– А что тебе нужно от сестер в столь поздний час? Мы молимся, отец Эгфрит. У нас вечернее богослужение.

– О том, который теперь час, я не забыл, сестра. Меня прислал сюда епископ Боргон. Он полагает, я могу быть полезен преподобной матери-настоятельнице.

– Полезен? – с подозрением спросила монашка. – Чем же?

– Не понимаю, к чему тебе это знать, сестра, но если ты, подобно свиньям, любишь во всем копаться, то я охотно угощу тебя желудем. Девушка по имени Кинетрит. Мне сказали, она… противится?

Монахиня нахмурилась.

– Она потеряна для Бога так же безвозвратно, как для пьяницы – монета, упавшая на пол таверны. Аббатиса Берта говорит, эта женщина так долго жила среди язычников, что добродетельный отец от нее отвернулся. Она ударила настоятельницу! – произнесла монашка, и в ее глазах предательски мелькнул веселый огонек. – Можешь ли ты себе такое представить, отче? Сестры заставили негодницу поплатиться за это.

Я уже готов был выломать дверь, но рука Пенды легла мне на плечо. Эгфрит грустно покачал головой.

– Говорят, что, вопреки вашим стараниям, девушка все еще преисполнена скверны?

– Мы молимся о ее душе, отче.

– Facta, non verba, – ответил Эгфрит, помахав пальцем из стороны в сторону. – Иногда нужны действия, а не слова, дорогое дитя. – Он указал на нас. – Со мною пришли братья Годрик и Гифа. Как видишь, они наделены достаточной силой, чтобы побороться с сатаной за душу бедной девушки. Епископ Боргон полагает, они лучше вас, сестер, смогут… убедить Кинетрит; ведь вы, как ни крути, остаетесь нежными и хрупкими созданиями. А теперь, прошу, впусти нас, чтобы мы приступили к делу.

Струйка пота сбежала по моей спине, когда монашка смерила нас пристальным взглядом из оконца. Через несколько мгновений засов отодвинулся, и двери распахнулись, скрипнув так, будто не хотели отворяться в столь поздний час. Мы вошли на зеленый двор. По траве, залитой светом тихо горящих плошек, прыгали тени. С краю тянулась крытая дубовая галерея, которую украшали весьма искусно вырезанные лица святых и кресты. Заслышав голоса монахинь, приглушенные каменной стеной, я отыскал взглядом маленькую церковь в восточном конце двора. Были здесь и другие постройки, из дерева и из камня. Впустившая нас монашка с видимым удовольствием называла их, когда мы проходили мимо: «Вот кухня, кладовая, трапезная, библиотека, общая зала для сестер, а здесь амбары, пекарни…» Кругом царило спокойствие, которое так на меня давило, что собственная грудь казалась мне переполненным бурдюком. Сам Белый Христос словно бы дул за ворот моей грубой монашьей сутаны.

– В дальнем конце, за мастерской, у нас огороды, поля и даже фруктовый сад, – с гордостью объявила монахиня.

– Ваша обитель – надежное убежище для праведных душ в мире греха, – торжественно улыбнулся Эгфрит.

– Подождите здесь, в доме для паломников, пока аббатиса Берта не окончит службу, – сказала монашка, обращаясь к нему, но таращась на меня.

Я молчал, сложив руки и глядя в пол. Христова невеста подошла к каменной постройке с тростниковой крышей, отворила дверь и ввела нас внутрь, словно вдруг испугавшись, что мы попадемся на глаза другим монахиням.

– Сейчас принесу вина и, может, хлеба, если вы с братьями голодны.

– Спасибо тебе, сестра, – ответил Эгфрит. – Да благословит тебя Бог.

Монашка ушла, метя пол подолом рясы, и мы остались одни. В тяжеловесной темноте паломнического дома горели восковые свечи, источавшие сладкий запах, который смешивался с запахом свежевыпеченных хлебов и легким ароматом фенхеля.

– Во мне закипают все соки, – сказал Пенда, почесывая шрам на лице, – оттого что я заперт здесь среди стольких женщин.

– Где Кинетрит, Эгфрит? – спросил я, и моя рука сама прикоснулась к рукояти меча через толстую шерсть рясы.

Монах громко шмыгнул носом.

– Полагаю, ее держат в одной из келий. Но мы должны спешить, пока служба не кончилась и сестры не легли в постели. – Глаза его были расширены, на лысине выступили капли пота. – Вы готовы?

Я посмотрел на Пенду. Он, кивнув, открыл дверь, и мы снова вышли на освещенный монастырский двор, чтобы отыскать Кинетрит.

Эгфрит повел нас по деревянной галерее. Здесь, в доме Христовых невест, наши шаги казались мне чужеродно тяжелыми и неуклюжими. Не встретив ни единой монахини, мы прошли мимо вонючего нужника, затем – мимо лазарета, откуда доносились тихие стоны одной женщины вперемежку с мягким воркованием другой. Ласточки стрелами мелькали по темному двору, под дубовыми сводами галереи хлопали крыльями летучие мыши, ловя мотыльков.

– Это здесь, – сказал Эгфрит.

Во рту у меня пересохло, а сердце забилось при мысли о том, что я увижу Кинетрит. Келейный корпус был рядом с каменной церковью, и теперь мы отчетливо слышали пение молящихся монашек. Значит, у нас еще оставалось время. Эгфрит отодвинул засов, мы вошли и стали подниматься по лестнице (я сжался, когда деревянные ступени заскрипели у меня под ногами). Вскоре перед нами возникла другая дверь. Легко толкнув ее, Эгфрит ступил в узкий проход. Мы с Пендой, пригнувшись, последовали за монахом. По обе стороны располагались крошечные комнаты, в каждой из которых стояла кровать со стулом и больше ничего не было, если не считать крестов, балахонов да головных покрывал. В конце прохода мы обнаружили еще одну лестницу, ведущую вниз, а перед ней, справа, – келью, которая оказалась закрытой.

– Бьюсь об заклад, она здесь, – сказал Эгфрит и, подергав ручку, прибавил: – Тут заперто. – Кинетрит, – мягко позвал он, приблизив лицо к толстой дубовой двери. – Кинетрит, девочка моя, ты тут?