Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан

Вдруг за нашими спинами с шумом распахнулись городские ворота. Я услышал звук, от которого душа моя застыла, и кишки превратились в лед: это был стук копыт о влажную землю. Не отваживаясь обернуться, я стал молотить ногами еще быстрее, с ужасом чувствуя, как Кинетрит подпрыгивает у меня в руках. Франки кричали, и мне казалось, будто их целая сотня.

– Погоди, Пенда, возьми ее, – сказал я, останавливаясь и опускаясь вместе со своей ношей на росистую траву.

Оба англичанина тоже присели. Белки их глаз дико горели в темноте. Моя грудь вздымалась, дыхание рвалось из нее с болезненным хрипом. Пенда покачал головой.

– Я не оставлю тебя, парень.

– Тогда взять ее придется тебе, – сказал я Эгфриту. Тот, ни мгновения не колеблясь, кивнул. – Беги к лесу. Что бы ни случилось.

– Но я не вижу факелов, – проговорил Эгфрит, всматриваясь вдаль.

– Они не зажгли их, потому что за нами погоня, – ответил я. – Флоки сам вас найдет. А теперь иди. Предоставь солдат нам.

Уж не знаю, где монах взял силы, но он подхватил Кинетрит своими тонкими руками и побежал. Лунный свет отражался на его белых ногах и на бледном лице девушки. Мы с Пендой вынули из ножен мечи и откинули капюшоны. Я ухмыльнулся, поглядев на друга, затем громко призвал на помощь Одина Копьеметателя, ярла среди богов, и мы побежали навстречу всадникам с зажженными факелами.

Услыхав нас, солдаты резко дернули поводья и пустили взбудораженно заржавших лошадей галопом, сверкая шлемами и чешуйчатыми доспехами. Я хотел обернуться, чтобы увидеть, добрался ли Эгфрит до леса, но первый из всадников уже занес надо мною оружие. Я отскочил в сторону, франкский меч впустую рассек воздух. Между тем подоспел второй солдат с копьем наперевес. Острие угодило в рукав моей сутаны, и стражнику пришлось отпустить древко, чтобы не упасть со скачущего коня. Я подобрал копье, развернулся и одной рукой всадил его в левое плечо третьему франку. В следующий миг мой меч описал круг и едва не врезался в спину солдата, успевшего пронестись мимо.

Пенда тем временем стащил вниз двух всадников. Увидев, как он по плечо отрубил руку одному из них, я встретил еще двух, намеревавшихся промчаться с обеих сторон от меня и вонзить копья мне в грудь. Из домов, стоявших к западу от городской стены, на луг высыпали дюжины франков. Они бежали на нас, и их плащи развевались. Стрела воткнулась в шерстяную рясу между моих ног. Я выругался: на мне не было кольчуги, и франкская сталь чуть не пронзила мою плоть. Вражеский меч плашмя ударил меня по затылку. Я оступился, но своего меча из рук не выпустил. Я даже хотел поднять его, когда сбитый мчащимся конем оказался на полпути в мир иной. Я лежал на траве и считал звезды, не в силах шелохнуться. Я чувствовал, как роса падает мне на лицо, видел летучих мышей, кружащих надо мною. Потом подошли синие плащи и подняли меня на ноги, которые, я мог бы поклясться, были чьими-то чужими.

– Ты еще дышишь, парень? – послышался голос Пенды. Франки схватили его, но он как будто до сих пор внушал им страх: в блестящей от росы траве лежали три мертвых тела. – Похоже, эти ублюдки хотят заполучить нас живьем. Так что почему бы нам не убить еще кого-нибудь из них, если удастся? – сказал англичанин почти весело, не обращая внимания на державшие его руки солдат.

Другого такого свирепого воина я не видывал. Он разил врагов, будто давил мух, а я так и не смог убить никого из франков. Лишь один солдат держался за пронзенное плечо. Я вынужден был признать, что железная чешуя императорских воинов – дельная вещь.

Конные стражники принялись прочесывать луг. Огни их факелов, точно молнии, полосовали ночное небо. Они искали Кинетрит. «Сбереги ее, Флоки», – пробормотал я, чувствуя липкую кровь на своих волосах. Если мы все еще живы, значит, кто-то хочет выгодно продать нас на невольничьем рынке. Или же кто-то (уж не сама ли аббатиса Берта) намеревается очистить наши души от греха. Одно не мешало другому. Будь у меня выбор, я бы сам заковал себя в кандалы, лишь бы не попадаться в руки настоятельнице. Позднее мое мнение переменилось: я понял, что повстречаться с этой здоровенной сукой было бы меньшим злом.

Нас повели обратно в город, но не в монастырь и не во дворец, а в северную часть. Мы шли по грязным улицам, где топкая жижа давно поглотила деревянные мостки. Домишки были до того неряшливы и убоги, что скорее походили на шалаши, крытые гниющими шкурами и одеялами. Даже шлюхи не показывались. Я увидал голое тело младенца, увязнувшее в грязи, и потрепанного пса, глодающего труп другой собаки. Об этом уголке великого христианского города отец Эгфрит ничего нам не говорил. От таких картин у меня мурашки поползли по коже. Я ужасно затосковал по «Змею» и по соленому ветру, трепавшему мои волосы, когда я стоял на палубе. Теперь я был узником, мне оставалось ждать лишь смерти, да и та была бы благословением. Франкский меч, как видно, проломил мой череп, будто ореховую скорлупку, и теперь голова так невыносимо кружилась и болела, что я ничего не мог, кроме как шагать туда, куда меня толкали солдатские копья да подошвы башмаков.

Мы прошли мимо деревянной церкви, перед которой громоздился большой крест. Возле него на свежей соломе спали несколько мужчин, закутанных в выцветшие синие плащи. Вскоре лачуг на нашем пути стало меньше, и я понял почему: с юга тянулась вонючая канава два фута шириной. Поток дерьма, нырявший под северную стену, шел из лучшей части города. Вероятно, тут было даже кое-что из задницы самого императора. Казалось, хибары, стоящие вдоль этой зловонной реки, того и гляди, растворятся в грязи и ни единой живой душе не будет до этого дела.

Перешагнув канаву, мы наконец подошли к забору из заостренных бревен. Солдаты, приведшие нас, стукнули в ворота и ввели нас во двор, посреди которого стояло вытянутое строение с окнами, завешенными толстыми кожами. Его окружали другие дома, поменьше, зато и получше: солома на них все еще золотилась, служа хорошей защитой от холода и дождя. Что до большого здания, то оно, видимо, некогда было довольно внушительным: не менее восьмидесяти футов в длину, с тяжелым остовом из толстых бревен и огромной покатой крышей (земли под ней хватило бы на выпас для двадцати коз). Однако солома поредела и подгнила, мазаные стены крошились. Видно было, что этот дом стоял здесь задолго до того, как на холме выросли белокаменные сооружения императора.

– Может, они устроили для нас пир, а, Ворон? – проговорил Пенда, заработав удар древком копья по голове.

Наши стражники стали говорить с теми, кто охранял этот двор: предупредили их, что мы не монахи и нас следует остерегаться. По моему разумению, это и так было ясно не только по нашему телосложению и нашим ранам, но и по мертвецам в синих плащах: тела трех убитых висели на спинах лошадей, щипавших редкие ростки травы, что пробились сквозь грязь.

Нас толкнули к большому зданию. Когда один солдат отодвинул засов, а другой открыл дверь, меня, точно молотом, пришиб запах, которого я никогда не забуду, – тяжелый, омерзительный запах смерти. Утроба, куда нас вогнали, оказалась тюрьмой, набитой грязными, голодными, умирающими людьми. В большинстве своем они даже не пошевелились, чтобы на нас посмотреть. Лишь несколько пар глаз, белевших во мраке, следили за франками, когда те пробирались сквозь свалку тел, ища, куда бы нас впихнуть, и исторгая стоны у тех, кто лежал на пути. Порывшись в зловонной темноте, стражники извлекли откуда-то цепь и пристегнули нас к ней ручными кандалами. Вскоре я понял, что она гигантской железной змеей вьется по всей тюрьме, сковывая не меньше ста душ. Не желая задерживаться среди умирающих и уже умерших, стражники прикрыли лица плащами и заспешили на волю. Через считаные мгновения дверь за ними громко затворилась.