Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков

В народе февраль исстари называют: кривые дороги. На севере, на кольских безлесностях, по долинам между сопок, по болотам, озерам да по морской шири ветру раздолье — ему есть где разгуляться. Он и вьюжит, и пуржит, и наметает непролазные сугробы в низинах. Даже сопки, которые в другое время обдувает чуть не до облысения, февральские вьюги одевают в белоснежные колпаки. Этот буранный, наносный снег не в один метр толщиной местами потом лежит все лето и не тает.

Вторую неделю разведчики сидели на мурманской квартире взаперти, их навещали только капитан 3-го ранга Троицкий да младший лейтенант Головин.

Наконец, бог ветра Один смилостивился, взял передышку.

Этим затишьем и воспользовались разведчики.

10 февраля 1944 года самолет взлетел с аэродрома возле Ваенги, прошел правее Кольского залива, пролетел над морем. Сделав крутой вираж над Варангером, он наклонился, повернул на север. Заморгала сигнальная лампочка, перекрывая шум мотора, прогудел ревун.

Около полуночи Володя Ляндэ положил одну руку на колено Костину, другую — Игнатьеву:

— Пора! — По беззвучному шевелению губ друзья поняли поступившую команду.

Командир группы пошел к бомбовому люку. В проеме зияла темнота ночи. Володя нагнулся, остерегаясь напора воздуха, и шагнул в пустоту… Секунда — и следом ступил Игнатьев, за ним Костин. Стрелок-радист выбросил тюки с грузом.

Один за другим раскрылись парашюты. На душе повеселело — хоть на веревочках, лямочках и тесемочках, все не за воздух держишься.

На шестибалльном ветру качало, но друг друга видели. У земли ветер рвал порывами, парашют захлопал, ребят закружило в стропах, потянуло в сторону. Приноравливались приземлиться понадежнее, не стукнуться в темноте о какую-нибудь неровность. В голове мелькали наставления тренеров.

Игнатьев не успел подтянуть стропы, они не поддавались усилию, отрезал их ножом. Ляндэ намеревался, как только прикоснется к земле, сразу повалиться на бок и погасить парашют, но ноги скользили по заснеженному валуну, стропы на секунду ослабли, одна ступня подвернулась, и он навалился на нее всей тяжестью. Сгоряча боли не почувствовал, рывком ухватил часть строп, потянул на себя. Перкаль пополз по снегу, парашют сник и упал, пузырясь на камнях.

Этих камней-валунов по всему северу что песчинок на морском пляже. Ходила легенда, будто, когда Создатель творил Землю, послал он огромную птицу отсыпать ровной грядой по северу от запада на восток каменный пояс, чтобы оградить материк от холодных ветров да студеных вод. Не удержала птица камни, не долетела до места, уронила их, не пролетев весь путь с запада до востока, не посеяла их длинной чередой вдоль кромки моря. Упали они в начале пути, рассыпались по Скандинавии, Карелии, Финляндии, по всему Мурману, вплоть до Новгородчины. Где огромные валуны, где мелочь, как арбузы. Со временем их обточила вода потоками да волнами.

Опустились на землю невдалеке друг от друга, отчетливо видели каждого. Снег оказался неглубокий, можно было идти и без лыж. Собрались вместе.

— Давайте для начала перекурим, — предложил Ляндэ. — Сели хорошо, немцев не видно. И помозгуем, что делать дальше.

— Я, пока гасил парашют, все-таки проехал по снегу, — первым отозвался Костин. — Чувствую, саднит коленки и плечо, наверное, ободрал кожу.

— У меня похуже, — признался командир группы. — Угодил на большой камень, скользнул с него да подвернул ногу. Едва доковылял сюда — больно ступать.

— Разуйся, разотрем спиртом. Может, пройдет, — предложил Игнатьев.

— Это потом, сначала отыщем груз, немножко устроимся. Тогда и займемся врачеванием.

Докурили, снесли в одно место парашюты, придавили камнями, чтобы ветром не унесло.

Пошли искать груз. Через час наткнулись на один тюк. К нему были привязаны лыжи. Распаковали, разложили банки, свертки по рюкзакам, остальное поволокли в мешке к месту приземления.

Отправились на поиски вторично. Зигзагами ходили часа два. Нашли еще мешок, перенесли его к своему пристанищу.

Основательно подкрепились, покурили, отдохнули. Володю все-таки уговорили сделать спиртовое растирание.

— А что, братки, вроде полегчало, можем опять идти, — обозначил конец передышки Ляндэ. Снова зашагали на поиски. Опять обшаривали склон сопки и лощину часа три, но тюки с грузом так и не нашли.

Когда они вернулись на место, заметно рассвело. На свету стали определяться, где же приземлились. Осматривали в бинокли всю округу, сверялись с картой. Везде белым-бело от снега. Ни тропинок, ни дорог, ни жилья. Поднялись на соседнюю высокую сопку, в бинокль изучили южную сторону, где должно было быть море. Но вдали виднелись только сопки да снег.

— Завез приятель нас не туда. — Ляндэ высказал вслух таившуюся у каждого догадку.

— Ему что, две-три минуты — не время, а нам, глядишь, километров на двадцать прибавка.

— Все же разберемся как следует, подумаем, куда идти, где устраивать основную базу, — объявил Ляндэ свое командирское решение.

Начали сооружать себе жилье. Нарезали из снега кирпичей, выложили стенки, оставили довольно высокий проем для входа. Из ручья носили ведрами воду и слегка обрызгивали стены, чтобы они покрылись ледяной корочкой и домик стал крепче. Только крыша из снега у них никак не получалась. Пришлось покрыть ее парашютом.

За день так умаялись, что уснули крепко, даже беспокойство не помешало.

Утром первым проснулся Костин.

— Под нами ручей или болото, я насквозь промок…

— И у меня бок мокрый, — ощупывал себя Игнатьев.

— Откуда сочится столько воды, и мне досталось, — отозвался Ляндэ.

Разгадку поняли скоро. От людского тепла оттаял промерзший торфяник, вот вода через ватники и пропиталась.

— Надо что-то придумать. Я даже на одесском пляже любил лежать в сухих плавках. — Ляндэ напомнил друзьям о теплых берегах, где прошла его молодость.

— А я ходить в море начал здесь, помощником повара. На раздолье морское нагляделся, а пляжей не видывал, — не то сокрушался, не то горевал о теплых краях Костин.

— А ты разве не радистом плавал? — спросил Костина Толя Игнатьев.

— Нет. Я родом из Вятки. Мы, вятские, ребята хватские. — Костин напомнил извечную шутку своих земляков. — В тридцатом году сюда с родителями приехал. Закончил семилетку. Отец говорит: «Хватит, и с этой грамотой можно с толком в жизни обойтись. Иди-ка работай». И нанялся я поваренком. Шестнадцать годков мне исполнилось, когда ступил я на палубу траулера «Ким», стал членом экипажа, на нем впервые увидел море. Это вот море, Баренцево.

— Подобрал ты себе хлебное местечко, — пошутил Игнатьев.

— Да уж куда аппетитнее. Судовой камбуз — не ресторан, где ходят в крахмальных воротничках и в смокинге. Все драйки, мойки, помои — мои…

— А потом как же? — уже посерьезнев, расспрашивал Игнатьев.