Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков

Снова долго кружили. Вышли невдалеке от того места, где накануне наткнулись на немцев. Влезли на вершину самой высокой сопки, все светлое время смотрели за округой, но ничего подозрительного не заметили.

Наконец, отправились на свою вторую точку, ближе к берегу моря.

— Так какие же мы выводы должны извлечь из этого случая, друзья?

— Рановато почувствовали спокойствие, — ответил Игнатьев командиру.

— Посчитали, что находимся далеко от берега, пренебрегли конспирацией, — добавил Костин.

— Оценили вы ситуацию верно, а вот что делать — не предложили. Урок немцы нам преподнесли хороший: не забывать об опасности. Смотреть и слушать, не спешить. С этого часа для нас будут действовать еще два нерушимых правила: на лыжах ходить только по лощинам, там следы скорее заметает снегом. Поднимаясь в гору — брать лыжи на плечо. Днем, на свету мы больше ходить не будем, только ночью.

Очень жалели, что не нашли тюк, в котором были хлеб, галеты. Разбилась банка со спиртом. В запасе сохранилось только то, что налили во фляги перед вылетом. Условились беречь его на экстренный случай. При крайней нужде можно было воспользоваться сухим спиртом из банок для подогрева пищи, выжимать его давно умели.

Маршами по десять-пятнадцать километров с промежуточными кладовушками перенесли на точку невдалеке от моря почти все нужное имущество. Возле старого спрятали небольшой запас шоколада и кое-какие вещи.

Осели на новом месте. Установили вахту, круглые сутки следили за тем сектором моря, который выучили по карте еще в Мурманске. Стали обживаться, обустраиваться.

Впереди, чуть в стороне, — норвежский город Вадсё, а за Варангер-фьордом, на южном берегу угадывается Киркенес. В добрую погоду его можно распознать по дыму труб и невооруженным глазом, а в бинокль можно хорошо рассмотреть каждое судно, что идет в Киркенес или выходит из фьорда.

После того как обосновались, снег сыпал несколько суток, скрыл все их следы.

Дни потянулись однообразные. Каждый по очереди нес свою вахту. А когда пропадала видимость, ложился туман или вихрились снежные заряды — отдыхали, занимались мелкими житейскими делами: сшили себе из парашютов одеяла, рассортировали имущество, соорудили из камней очажок…

По расписанию на короткие минуты выходили в эфир, слушали вести из Москвы, знали, что делается на фронтах, чем живут люди на родине.

И здесь разведчики соорудили также снежный дом.

— Когда я плавал на судне, слышал от бывалых моряков, будто эскимосы наловчились строить снежные дома под названием иглу. В них ходят в полный рост. Внутри такой домик обтягивали шкурами, тогда даже печку топить можно. Через снежный коридор вроде траншеи или тоннеля и попадают в жилую часть. Нам бы такой смастерить…

— А я вот читал один роман, — дополнил рассказ Костина Игнатьев. — Написал его еще в старое время писатель Лажечников. Так там царица для утехи и потешной свадьбы указала построить ледяной дом в самом центре Петербурга. Тоже, как я понимаю, был хорош.

— Нам такие хоромы ни к чему. Из них по тревоге и не выберешься. Это не дом, а ловушка. Да и умения нашего не хватит, чтобы его сложить. Будем делать, что смекаем и что нам удобно.

Когда немного пообжились, как-то вечером Костин размечтался:

— Сейчас бы в парную, прогреться до печенок-селезенок. Люблю попариться. Сразу как сто пудов с себя сбросишь.

— Ты это дело, Миша, брось. Помни, о чем на базе договорились, — не сокрушаться без тепла и без мягкой кровати. Не тревожь себя и другим настроение не порти.

— Надо нам, Володя, сходить на старую точку. Там остался керогаз. Может, на нем что согреем.

— Керосину там всего одна маленькая канистра. Но взять керогаз стоит.

По утрам грели чай, днем — консервы. Застывший соус оттаивал, пили его с наслаждением, чувствуя привкус супа.

Отсыревшую одежду и обувь проветривали на холоде. Но все равно были они влажные. Приучились портянки и рукавицы сушить своим телом, когда ложились спать, укладывали их между тельняшкой и курткой.

Дни заметно прибавлялись. Солнышко днем стало пригревать. Кое-где на выступах скал нарастали сосульки.

Как-то по Варангеру к Киркенесу ночью прошел караван. Все суда и корабли в темноте точно не распознали, но сосчитали их количество, определили курс, засекли время. Передали экстренную радиограмму. Перед рассветом появились самолеты, долго бомбили залив. Конвой стоял двое суток на погрузке, и все это время летчики держали его в напряжении. Отбомбится одна группа, на смену ей появлялась другая.

Обратный выход конвоя из Киркенеса разведчики опять наблюдали, немецкие суда проплыли спокойно.

— Почему наши не бомбят их в этом узком месте? — недоумевали ребята.

— Горловина Варангера более узкая, там катерам удобнее атаковать, — по-своему объяснял Игнатьев.

— В штабе разумно решили. Если ударить сразу, как выйдут из Киркенеса, нас поставят под удар. Чем дальше целыми уплывут, тем безопаснее нам с вами.

Караван прошел, где-то его приняли под наблюдение другие группы разведчиков и повели дальше.

В очередной радиограмме из базы им велели понаблюдать за дорогой, посчитать, сколько и куда прошло автомашин, много ли от Вадсё к Киркенесу, какое число в сторону Вардё. Следить было неудобно: расстояние приличное, зона видимости короткая, машины быстро скрываются за высотами и поворотами.

Наблюдали сутки, вторые, третьи… И утомительно, и полной уверенности в точности счета не было. Попросили уточнить задание. Сначала им приказали следить за дорогой от двух часов ночи до шести часов утра, потом — в дневное время. Недели через полторы получили радиограмму, что задание выполнено.

Невдалеке от разведчиков паслось стадо оленей. У некоторых на шеях болтались и погромыхивали глуховатые звонки. За шебуршащий звук российские северяне зовут его шаркуном. Олени безбоязненно бродили по снегу, подрывали копытами мох, жевали его.

Ребята даже заметили, что олени тянутся к ним, чувствуют людей, держатся вблизи. Если моряки меняли место, то и стадо кочевало следом за ними. Случалось, на сутки-двое олени исчезали, а потом снова возвращались. Разведчики привыкли к ним, как к соседям, все-таки живые существа среди заснеженных сопок и тундры.

Стадо было добродушное, неприхотливое, но его приходилось остерегаться: возле оленей должны обязательно появляться люди, встречаться с которыми разведчикам не разрешалось.

Толе Игнатьеву еще дома начальство подобрало персональное задание. По условному сигналу, в котором указывался примерный квадрат, какая-нибудь высота или озеро, Толя должен был пройти, осмотреть округу и поискать людей. Это могли быть летчики со сбитых самолетов.

Однажды радиограмма с таким заданием пришла, и Анатолий собрался в маршрут.

Ростом он выше своих товарищей по операции на целую голову, но худощавый, костистый, угловатый. Лицо по его росту мелковато, иногда ходил он коротко стриженный, оттого голова выглядела несоразмерной. На любительской отрядной фотографии, сделанной поздней осенью 1942 года, коротковолосый Толя сидит на нарах в землянке, перебирает струны гитары, а возле него слушает песню разведчик.