Ни слова больше! - Карен М. Макманус

— Они вернутся, — успокаивает Мэйсон. — А пока — потанцуем?

Он насмешливо поднимает брови и протягивает руку, как бы проверяя меня на вшивость. Я улыбаюсь и принимаю вызов, как вдруг — черт! Будь я проклят!

Застываю, не в силах пошевелиться. Мэйсон напрягается, опускает руку.

— Как знаешь, — разочарованно бросает он.

Думает, я какой-то козел, только он ошибается. Я просто не в состоянии осмыслить только что увиденное. Вернее, я слишком хорошо это осмыслил.

Ладонь у Мэйсона — ядовито-зеленая, как у Элли.

— Дружок твой — тот еще жлоб, — ворчит Мэйсон на выходе из спортзала.

— Не сказала бы, — говорю, хотя его можно понять.

Когда Джеф вернул меня Триппу, я сразу заметила, что между ними пробежала кошка: оба стояли как истуканы, не глядя друг на друга. Джеф увел Мэйсона танцевать, и Трипп рассказал мне, что случилось. Я ринулась за Мэйсоном, придумала на ходу какой-то предлог и вывела его из зала.

Куда бы приткнуться, где нам не помешают? Разговор предстоит не из простых. Проходим мимо разрисованного плаката мистера Ларкина, я даже взглянуть на Мэйсона боюсь. Теряюсь в догадках, мозг разрывается от усилий либо придумать всему простое, невинное объяснение, либо понять, каким боком мой друг детства вписывается в эту историю.

— Сюда, — говорю и открываю дверь в актовый зал.

Место, конечно, не укромное, тем не менее сейчас там никого. Решительно прохожу вперед к ступенькам, ведущим на сцену, откуда видны все двери.

— Ты скажешь наконец в чем дело? — спрашивает Мэйсон.

— Да. — Я опускаюсь на ступеньку, он присаживается рядом. — Короче: как тебе известно, кто-то зачеркивает портреты мистера Ларкина красным фломастером.

Мэйсон не успевает справиться с лицом: глаза расширяются, он растерянно моргает:

— Ну и?..

Господи! Мои щеки пылают, я глубоко вдыхаю, чтобы хоть немного успокоить бешено колотящееся сердце.

— В общем, Элли решила поймать вандала. — С трудом перевожу дыхание. — Повесила плакат в коридоре и оставила рядом фломастер, покрытый порошком, от которого при ультрафиолетовом свете кожа светится зеленым. — Я беру руку Мэйсона и разворачиваю ладонью вверх — при обычном свете ничего не видно. — Когда ты протянул Триппу руку, ладонь была вся зеленая.

Мэйсон выдергивает кисть.

— Триппу показалось, — говорит он.

— Я тоже видела перед тем, как мы вышли.

На его скулах проступают желваки:

— Подумаешь. Я просто взял фломастер. Что такого?

Действительно, что такого? Как бы мне хотелось, чтобы он был ни при чем. Достаю из кармана телефон и дрожащими пальцами снимаю блокировку. Меня реально мутит от значимости происходящего.

— Видишь ли, я кое-что выяснила про мистера Ларкина. Для себя, не для «Мотива» — оттуда я правда ушла. Так вот, наш учитель в прошлом сменил фамилию, у него была мачеха и сводный брат нашего возраста, и… — Как там говорила Элли? «Разбираться в книгах и разбираться в людях — разные вещи». Я ну совершенно не разбираюсь в людях. — Скажи, ведь это твоя мама?

При виде статьи из «Профсоюзного лидера» о Лайле и Майкле Роббинс Мэйсон бледнеет.

Как же я ее раньше-то не узнала? Между четвертым и восьмым классами я побывала у них дома миллион раз. Конечно, его мать гораздо старше, чем Лайла Роббинс на фотографии, и волосы теперь не осветленные, а темные. Миссис Рафферти носит очки, никогда не красится и, возможно, сделала ринопластику. И все же не будь я так зациклена на Шейне Дельгадо, могла бы заметить сходство. Единственное оправдание: я до этой самой секунды не знала, что отец Мэйсона — не родной.

— Да. — Друг отдает мне телефон, глаза уставились в никуда. — Я… Я никогда тебе не рассказывал, потому что дело давнее и потому что…

— Ты не хотел, чтобы я знала о твоем родстве с мистером Ларкином?

— Дальнем родстве, — поправляет он.

— Так ты расскажешь мне, что случилось?

Телефон по-прежнему зажат в пальцах, в голове — полный бардак. Припоминаю, что, когда умер мистер Ларкин, Мэйсона в Стерджисе не было — они всей семьей навещали бабушку с дедушкой во Флориде. Вернулись только после похорон. То, что друг непричастен к смерти учителя, — неописуемое облегчение, хотя я и так знаю, что Мэйсон мухи не обидит.

— С чего начать? — деревянным голосом спрашивает Мэйсон.

— Ты помнишь своего… отца? — спотыкаюсь на последнем слове.

— Естественно. — В голосе друга слышно раздражение. — Я с ним четырнадцать лет прожил. Мой папа и есть мой отец.

— Ну да, то есть… помнишь ли ты… Декстера?

— Нет. — Мэйсон зажимает кисти коленями. — Совсем не помню. Знаю только от матери, что она связалась с ним по молодости и по наивности. И довольно скоро поняла, что он за человек. Я постоянно болел, он запрещал меня лечить, ее практически из дома не выпускал.

— У тебя астма, — констатирую. Браво! Еще одна упущенная мною деталь.

— Я давно бессимптомный, — говорит Мэйсон. — Какая-то хроническая штука в легких еще, наверное, сидит, но особо не беспокоит. — Он стреляет глазами в мою сторону. — Но ты права, ингалятор у меня есть. Я им просто не пользуюсь.

Киваю, пытаясь соображать.

— Значит, твоя мама сбежала, когда тебе было три года?

— Да. Декстер сделал из дома неприступную крепость: на окнах решетки, на дверях висячие замки. Только на одно окно не поставил — рассудил, что оно слишком маленькое. Через него-то мы с мамой и вылезли.

Мэйсон тяжело вздыхает и продолжает тревожным голосом:

— Родственников у мамы нет. Родители умерли, когда она еще в школе училась. Мистер Соломон — старый друг ее отца, ему-то она и позвонила.

— Подожди, — прерываю я. — Наш мистер Соломон, из Сент-Амброуза?

Мэйсон кивает.

— Он откликнулся, перевез нас в Стерджис и помог маме найти жилье и работу. Кстати, он же познакомил ее с отцом. Когда они поженились, она взяла его фамилию и сменила мою. Мы хорошо жили.

— Пока здесь не объявился мистер Ларкин?

— Не совсем. Поначалу он казался мне таким классным… — Голос Мэйсона срывается. — Крутой учитель, которому до меня есть дело. Он с таким интересом обо мне расспрашивал! А однажды, незадолго до смерти, попросил остаться после школы — поговорить насчет сочинения по Шекспиру. Я обрадовался, думал, получу какую-нибудь награду. — Мэйсон качает головой. — Вместо награды Ларкин открыл мне, кто он.

— А ты что? — спрашиваю.

— Ничего. Я и слова не мог произнести. Он один говорил, а я молча сидел за партой. Поначалу все звучало вполне безобидно: он извинился за прошлое, за то, что Декстер так с нами обращался, а он не вмешивался. При этом постоянно называл меня Майклом, хотел отдать мне медальон с моим именем. Я не брал — не мог от шока пошевелиться. Ему это не понравилось. Он здорово разозлился. Схватил мой рюкзак, засунул туда медальон и заявил, что я Роббинс и что моя мать не имела права отнимать ребенка у отца. — При слове «отец» руки Мэйсона дергаются. — Потом он сообщил… что через неделю у Декстера день рождения и он ему о нас расскажет. Можешь себе представить? Напоследок сказал: «Ты станешь лучшим подарком в жизни отца».