Пантера Людвига Опенгейма - Дмитрий Агалаков

– Я не мог найти ответа на этот вопрос.

– Нет? А ваш учитель – господин Баратран?

– Откуда вы знаете о нем?.. – он осекся – улыбка женщины превратила его вопрос в пустой звук. – Простите… Огастион Баратран был убежден, что не стоит покорять пространство. И тем более – время. Потому что последнее – выше возможностей человека.

– А его учитель? Тот, кто верил, что он – бог?

– Думаю, – не сразу проговорил Давид, – учителя Огастиона Баратрана мало интересовало пространство. Но он точно знал, что время покорить можно – уйти и вернуться вновь.

Женщина кивнула. Подняв голову, спросила:

– А что на счет таинственного Некто? Того самого, гордого и свободного, презревшего власть Творца? Кто первым разжег в своем сердце невиданное ранее пламя. Пламя, из которого родился Огненный Дракон, ставший богом для маленького народа – крошечного племени, тысячелетия поклонявшегося Огню… Вы верите в этого Некто, не так ли?

– С чего вы взяли?

– Я же умею читать мысли, господин Гедеон. Разве забыли?

– Нет, сударыня, я помню, но…

– И вы верите в то, что этот Некто вернется и возьмет свой Огонь обратно – для великой власти.

Давид усмехнулся:

– Великолепная легенда, не правда ли?

– А если это не легенда? Если это – правда?

Улыбка сползла с губ Давида:

– Тогда это еще занимательнее.

– Но вы не знаете другого, господин Гедеон. Того, что ваш Некто уже возвращался за своим огнем, и не раз. Но не мог отыскать его, добраться до долгожданного сокровища. Вновь и вновь он нырял в бездну безвременья, чтобы вынырнуть на поверхность – на поверхность земли, и взять то, что ему принадлежит по праву.

– Я не понимаю – о чем вы?

Г-жа Элизабет снисходительно улыбнулась:

– Поднимитесь на сцену, господин Гедеон.

Давид выполнил ее указание. Теперь у него была возможность рассмотреть эту женщину с близкого расстояния – с двух шагов, не более. Прежде, на Весенней площади, такой она не открылась ему! Он смотрел на ее хищное, обращенное к нему лицо: ни одной морщинки не было на нем. Ровная белая маска, на которую положено немного румян, яркая помада, тень для ресниц. Без них оно было бы ожившим гипсовым слепком, не более. И без ее глаз, похожих на тлевшие, полные огня, угли. Глаз, которые смотрели перед собой и, казалось, не видели ничего. Давид пытался понять, сколько же лет женщине, стоявшей перед ним. Двадцать? Тридцать? Сорок?

Или – тысячи…

– Вы никогда не держали в руках кисть, господин Гедеон? – спросила г-жа Элизабет. – Не пытались изобразить окружавший вас мир?

– В детстве я брал уроки рисования, недолго…

– И у вас никогда не было идеи стать великим художником?

Давид отрицательно покачал головой:

– Пожалуй, нет.

– А шпагу, – держали ваши руки шпагу?

– Конечно, ведь я же актер. Был им когда-то. И между прочим, хорошо фехтовал.

– А двуручный меч? – держали вы когда-нибудь исполинский двуручный меч – три локтя в длину? Пробовали его в битве? Рассекали противника от плеча до паха?

– Вы смеетесь надо мной?

– Ни в коем случае.

– Нет, сударыня, я никогда не участвовал в битвах и никого не убивал.

– А не в битве, господин Гедеон?

Давид вспыхнул.

– Если вы провидица, то должны знать – то был несчастный случай!

– Лучше сказать – самооборона, – миролюбиво улыбнулась она. – От безоружного. Впрочем, поговорка права: у страха глаза велики. Не вы первый, не вы последний.

Мельком Давид увидел прислоненную к краю зеркала трость, несомненно принадлежавшую долговязому Себастьяну, – трость с набалдашником из слоновой кости в виде головы хищного зверя.

Г-жа Элизабет двинулась вперед и сразу отразилась в зеркале; повернулась к нему лицом…

Туда же взглянул и Давид.

То, что он увидел, заставило его отпрянуть. В отражении, закованная в черный дорожный костюм, с заломленным набок беретом, на него смотрела Лейла. Ослепительная, юная. Его Лейла! Поймав в зеркале взгляд Давида, она улыбнулась ему – так, как улыбалась раньше: лукаво, с насмешкой…

Рывком Давид ухватил г-жу Элизабет за локоть, повернул к себе. Одновременно он увидел бледную хищную маску, все еще хранившую на тонких губах лукавую улыбку, и увидел острый клинок, выросший в мгновение ока у самой его шеи.

– Не вздумайте соперничать с моим слугой, – шутливо заметила г-жа Элизабет. – Вы даже не успеете подумать, как захлебнетесь кровью, господин Гедеон.

Давид застыл на месте, взгляд его потянулся по лезвию клинка – к самому кончику, на котором нервно плясал мутный отблеск светильника. И нечаянно – дальше. К отражению в зеркале. Там, в таком же сером дорожном костюме, со шпагой в руке, обтянутой кожаной перчаткой, стоял высокий седоусый старик. Лицо его было точно высечено из камня. Правый глаз Ясона закрывало бельмо.

Давид дернулся, язвительный мужской голос окрикнул его:

– Осторожнее, господин Гедеон! Самоубийство – смертный грех!

Давид, стоя едва ли не на цыпочках, осторожно скосил глаза влево. Лезвие, гарда, кожаная перчатка. Рыжеусый господин улыбался ему, обнажив желтые зубы. Левый глаз Себастьяна сверлил противника, правый – не видел ничего.

Он попросту был стеклянным!

– Тсс! – произнес тот, и левый ус его нервно дрогнул. – Будь у вас, господин Гедеон, тысяча глаз, десять тысяч, сто, я бы все равно видел лучше своим одним! И хотя вы моложе меня, я всегда опережу вас на тысячу шагов!

– Не выдавай всех своих тайн, Себастьян, – усмехнулась г-жа Элизабет. – Не стоит. Тем более – господину Гедеону. Он только хочет выглядеть таким простаком.

На этот раз дрогнул правый ус слуги:

– Слушаюсь, моя госпожа.

За спиной Давида послышались шаги.

– Чемоданы готовы, – голос принадлежал одному из слуг-близнецов. – Выносить?..

Иллюзионистка обернулась в зал, кивнула:

– Да, пора. Через пять минут мы уезжаем.

Г-жа Элизабет взяла трость, что была прислонена к краю зеркала, подкинула ее, ухватила за тонкий конец так, что трость превратилась в изящную булаву.

– Прекрасное зеркало, не правда ли? – спросила она, глядя в глаза Давида. – Увидеть себя превратившимся в обезьяну – не каждому по силам. Когда-то художник Робер Валантен искусно потешил двор Матильды Ронвенсар с помощью такого зеркала! Правда, то зеркало было в его альбоме. Не слышали? – занятная история. Роберу пришлось уехать – уехать навсегда. Чтобы создать в снегах Восточной Европы блистательный триптих, который он назовет «Последняя Жатва»… А вот я решила взять трюк с зеркалом на вооружение. Судя по реакции зрителей – фокус оправдывает себя!