Пантера Людвига Опенгейма - Дмитрий Агалаков

– А что, Давид, махнем на фронт? – предложил Пуль, зацепив взглядом шагавшего им навстречу молодого офицера с отменной выправкой. – На площади, я уверен, целая куча мобилизационных пунктов. Испытаем судьбу?

Лея пропустила его слова мимо ушей. Давид, нахмурившись, не ответил.

Рычание автомобильного мотора теперь приближалось стремительно. Шагавший им навстречу офицер вдруг замер на месте и следом отчаянно замахал рукой. А потом резко вытащил из кобуры револьвер и, мгновенно вскинув его, выстрелил – один раз, другой, третий. Устрашающим эхом прокатились выстрелы по пустой улице. Но еще чуть раньше Пуль услышал, как над ним повис, задрожал, оглушил его рев мотора…

Давид еще не успел понять, в чем дело, а Пуль уже со всей силой оттолкнул Лею в сторону. Проехав в дюйме от Давида, зло обдав его горячим выхлопом, грузовик сбил Пуля, подмял его под себя и выбросил из под задних колес. Мгновением позже автомобиль со звонким грохотом въехал в стеклянную витрину магазина.

Давид склонился над Пулем. Тот лежал в крови – изломанный, неузнаваемый. Попытался привести его в чувство. Карл Пуливер с трудом открыл глаза и смутно разглядел лицо склонившегося над ним человека. Возможно, это было лицо Давида, а может быть, и нет. И тут же он почувствовал, что боль, терзавшая его, вспыхнув пронзительно ярко и остро, проходит. Из груди его уже что-то вырывалось, освобождая ее, а на это место приходила легкость – безграничная легкость и свобода…

Давид выпустил бессильную, как плеть, руку товарища. Карла Пуливера не было. Он ушел. Чувствуя, что еле держится на ногах, что голова его идет кругом, Давид поднялся с колен и сразу увидел Лею. Она сидела у цоколя дома, закрыв руками лицо. Ее левое запястье было в крови.

Вокруг покойного боязливо собирались редкие прохожие.

– Мои соболезнования, – обратился к Давиду тот самый молодой офицер, который стрелял по кабине водителя. – Позвольте представиться, Верт Блонк, капитан патрульной службы. Вот что, сударь, сдается мне, что это спланированное нападение, а не случайность. – Он кивнул на магазин. – Вы составите мне компанию?

Они прошли сквозь уничтоженную витрину, наступая в битое стекло и рассыпанную бакалею – на гребешки, флаконы и булавки.

Верт Блонк открыл кабину грузовика и едва успел отойти в сторону – наружу вывалился убитый водитель. Офицер и Давид обошли машину. Вторая дверь была открыта, кровавый след тянулся в глубь магазина.

Наверху, на лестнице, ведущей в жилую часть дома, распахнулась дверь. На пороге показался перепуганный толстяк в распахнутом халате, под которым светилось нижнее белье.

– Что здесь происходит? – спросил он, недоверчиво разглядывая учиненный в его магазине погром и толпившихся в проломе витрины ротозеев.

– Уходите, и поживее! – повелительно бросил офицер. – Убирайтесь, черт вас возьми!

– Позвольте, – надуваясь, пропел хозяин. – Если началась война, это еще не значит…

Бакалейщик не договорил: широко открыв глаза, он уставился за прилавок, а затем, выбросив вперед руку, отрицательно затряс указательным пальцем, словно говоря: «А вот этого не надо!» В следующую минуту по дому прокатился выстрел – и бакалейщик, жалобно охнув, схватился за живот. Удерживая алое пятно, расцветавшее на его белой рубашке, и выпучив глаза, он потерял-таки равновесие и покатился вниз по ступеням. Этих мгновений хватило Верту Блонку, чтобы, прихватив крепкий табурет, швырнуть его, как гранату, за прилавок, и, бросившись следом, выстрелить туда несколько раз.

Ухватив преступника за воротник плаща, капитан выволок его из-за прилавка и оставил лежать в крошках битого стекла. Именно этого Давид боялся больше всего – человек был смугл, почти черен лицом. Не так давно он видел его у афиши синематографа. И он же был копией того, другого, задавленного омнибусом десять лет назад. Давид бы не удивился, узнав, что у них – одна мать.

– Да ведь это араб какой-то? – удивленно проговорил Верт Блонк. – Взгляните-ка, мерзавец еще жив…

Действительно, темные веки незнакомца дрогнули. Черные глаза его в упор смотрели на Давида.

– Вы умрете все, – проговорил он. – Умрете очень скоро…

– Так вы знакомы с ним? – нахмурив брови, проговорил Верт Блонк.

– Он бредит, – ответил Давид. – Простите, мне надо побеспокоиться о моей даме.

И, наступая в стекло, пошел к выходу. Лея стояла над Пулем, лицо которого было уже закрыто платком. Стояла одинокая среди любопытных прохожих, и глаза ее не видели ничего.

Никогда еще мир не казался Давиду таким враждебным и ненавистным, как в эти дни. Их учитель дряхлел на глазах – теперь к завтраку выходил семидесятипятилетний старик. Баратран угасал, и сам чувствовал это. Как-то, проходя мимо его комнаты, Давид услышал невольный стон – это был стон отчаяния. «Это проклятие, Кай, наше с тобой проклятие! – хрипло причитал Баратран. – Мы должны были сгинуть там, в горах, но нам, глупцам, нужен был весь мир!» Да, он все бы отдал, чтобы помочь своим ученикам, но был бессилен. Лея запиралась у себя и не отвечала на стук. Она совсем забыла о занятиях. Но не Давид. Каждый день, как и раньше, он приходил в мастерскую и работал.

«Уехать, в Новый Свет, куда угодно, только прочь отсюда!» – думал он, возвращаясь к себе.

Трагедия, случившаяся с Пулем, могла повториться с каждым из них в любой день и час. Они оказались заложниками обмана полувековой давности!

В самом конце октября Огастион Баратран получил письмо из Гроссбада от старой подруги, которая готовилась отойти в мир иной и заклинала старика приехать. Для Баратрана это оказалась лазейка из той клетки, куда он попал. Лея и Давид даже не стали его отговаривать.

Накануне отъезда, незадолго до полуночи, старик пришел к Давиду.

– Дай мне правую руку, – сказал он.

И не успел Давид опомниться, как на его безымянном пальце, в свете ночника, сверкнул черный агат с золотым драконом.

– Теперь ты его хозяин, – сказал старик, – не Лея – ты. Я давно пожалел, что научил ее своему искусству. Но так случилось. Ты же, Давид, был рожден для него! – Он крепко сжал запястье ученика. – К добру или на беду – увидим. Главное, я дал вам великое знание, помни об этом. Остальное решит время. Если вы сумеете победить, возьмите учеников. И не двух, трех, а больше. А главное – простите меня. И держитесь вместе. Всегда.

Сказав это, старик ушел. Чувствуя непривычную тесноту, сковавшую безымянный палец, Давид хмуро улыбнулся. Перстень пришелся ему впору, точно отлили его специально для Давида Гедеона! Он забрался в постель и долго лежал, не смыкая глаз. «Некто, гордый и свободный, презревший власть Творца, пришел на землю, – точно шептал кто-то ему на ухо. – Покидая мир, Некто открыл ученикам будущее: он вернется – вернется для великой славы, чтобы снова взять Огонь, подаренный им, и покорить мир!»

В порту, под дождем, среди потока зонтов, чемоданов, плащей, Лея и Давид провожали Огастиона Баратрана. Ровно в десять вечера пароход «Святая Катарина», гордость и краса пассажирского флота города Гроссбада, должен был увезти старика прочь из Пальма-Амы.