Между молотом и наковальней - Николай Лузан

Прошло время, и из кабинета уже вместе вышли президент и генерал, их глаза подозрительно блестели, а щеки горели ярким румянцем. Взаимное крепкое рукопожатие лишний раз свидетельствовало о том, что все неясности были улажены и остались позади. Под вой сирены машины ГАИ генерал отправился к себе в штаб.

Владислав Григорьевич, хитровато улыбнувшись каким— то своим мыслям, мимоходом бросив многозначительный взгляд на неловко переминавшихся с ноги на ногу Ибрагима с Джоном и смущенно прятавшую глаза Раису Николаевну, возвратился в кабинет. Она поняла все без слов и, склонившись над списком посетителей президента, принялась звонить, отменяя назначенные встречи. А он прошел к окну, и его взор затерялся в простиравшейся за парком морской дали. Ибрагим с Джоном могли лишь догадываться, о чем думал президент, и, чтобы не мешать, деликатно прикрыли дверь кабинета. Оставшись один, он вернулся к столу и продолжил рассмотрение документов, но работа не пошла. Свинцовым прессом давила усталость, а в висках ломило так, будто на голову надели железный обруч.

Усилием воли президент попытался сосредоточиться, но буквы по-прежнему продолжали плясать перед глазами, а перо цеплялось за каждое слово. Он решил сделать перерыв, вызвал машину и, собрав документы, вышел в приемную. Ибрагим на ходу принял из рук папку, а Джон привычно занял место впереди, и они двинулись на выход. Внизу, у рабочего подъезда, нетерпеливо пофыркивала стареньким двигателем машина. Водитель предупредительно распахнул дверцу, президент сел на заднее сиденье, рядом опустился Ибрагим, а Джон расположился впереди. Жалобно пискнув рессорами под его внушительным весом, «Волга» тронулась с места.

По сторонам, напоминая о недавней войне, мелькали мрачные развалины и унылые, поросшие бурьяном пустыри. Вскоре следы боев стали не так заметны. Природа брала свое и зеленым «бинтом» затягивала на земле рваные рубцы от траншей и воронки — уродливые язвы от разрывов мин и снарядов. Позади остались район маяка, мост через Гумисту, и дорога, описав крутой вираж, пошла на Нижнюю Эшеру.

«Волга» плавно покачивалась на неровностях, и это убаюкивающее движение принесло умиротворение в душу президента. Он расслаблено откинулся на спинку сиденья и потеплевшим взглядом смотрел по сторонам. Ему, в жилах которого текла кровь горца и вечного труженика-крестьянина из древнего абхазского рода Ардзинба, сельские пейзажи за окном, как ничто другое, были близки и дороги.

Здесь, на склонах гор, уходящих «сахарными» вершинами в заоблачную высь, ему были знакомы каждая тропка, каждый ручей и каждый залив. Еще мальчишкой он исходил ближайшие пещеры и руины греческих, римских и абхазских крепостей в поисках древних кладов. Повзрослев, вместе с пастухами поднимался на альпийские луга и ночи напролет просиживал у костра, заслушиваясь легендами и мифами, рожденными человеческим гением на этой божественно прекрасной земле.

Во время учебы на историческом факультете Сухумского государственного пединститута и позже, работая аспирантом, кандидатом, доктором наук на кафедре московского Института востоковедения Академии наук СССР, вместе с Юрием Вороновым и Олегом Бгажбой исходил с научными экспедициями вдоль и поперек заповедные уголки Абхазии. В долинах Дала и Цабала под жгучим солнцем перебросал лопатой тонны закаменевшей, словно цемент, земли, чтобы доказать правителям из Тбилиси историческое право своего народа жить в этих, данных абхазам самим Господом горах.

На альпийских лугах, полыхавших ярким костром разноцветья, крепкая натруженная рука отца научила твердо держать косу. Набитые на ладонях кровавые мозоли от мотыги и топора помогли понять настоящую цену тяжелого и вместе с тем благородного крестьянского труда. Среди привольно раскинувшихся на склонах гор виноградников шершавая ветвь лозы передала ему силу родной земли.

В конце 1980-х, когда для Абхазии и ее народа настал час испытаний, в нем властно заговорила ее могучая и живительная сила. Сытая, благополучная Москва, квартира и замаячившее впереди звание академика в одночасье стали чем-то мелким и незначительным перед той страшной бедой, что обрушилась на родину. Не раздумывая, он бросил все и безоглядно окунулся в «кипящий политический котел», который тогда напоминала Абхазия. Вместе с Юрием Вороновым, Станиславом Лакобой и Сергеем Шамбой в стенах Абхазского парламента в ожесточенной полемике с грузинскими шовинистами они шаг за шагом отвоевывали право абхазского народа писать и говорить на родном языке.

И когда 14 августа 1992 года из Грузии на беззащитные абхазские города и села, подобно волчьим стаям, набросились вооруженные до зубов банды мародеров и убийц, эта Великая Любовь помогла ему и народу не только выстоять, а и совершить, казалось бы, немыслимое и невозможное. Ценой огромных потерь им удалось победить тысячекратно превосходящего врага.

Наконец, 30 сентября 1993 года захватчики трусливо бежали за Ингур, и на землю Абхазии пришла выстраданная, политая кровью и слезами вдов победа. Пьянящий воздух долгожданной свободы кружил головы победителей, но счастье оказалось коротким. Мир жестокой и циничной политики не захотел понять пусть маленький, но требующий уважения к себе народ, не принял принесенные им жертвы и не посчитался с правом говорить на родном языке, быть хозяевами своей земли. Надменно отвернувшись, этот «цивилизованный мир» одним циничным росчерком пера загнал их — победителей в одну «большую зону» за те «преступления», которые они не совершали.

«Железный занавес» опустился на границы Абхазии, и они — абхазы, армяне, русские, греки — в одночасье стали без вины виноватыми. Голод и вопиющая несправедливость костлявой рукой третий год подряд продолжали душить их. Но они по-прежнему верили своему президенту и ни на минуту не сомневались в том, что его не смогут сломить даже самые могущественные враги. Они были убеждены, что он — «наш Владислав» и на этот раз устоит против, казалось бы, всего остального мира и найдет в себе силы и те сокровенные слова, что уже однажды помогли им вместе победить в немыслимо жестокой войне.

И эта их вера в него — «нашего несгибаемого Владислава», помноженная на силу любви к родной земле, обильно политой кровью и соленым потом тысяч ее сынов и дочерей, давала ему силы и укрепляла волю. Он был твердо убежден в том, что рано или поздно добро победит зло, канет в прошлое возведенная абсурдом стена блокады и наконец мир воцарится в многострадальной Абхазии.

Президент затуманенным взглядом скользил по наливающимся новым урожаем полям, а притихшие Ибрагим и Джон время от времени исподволь поглядывали на его ставшее таким по-детски открытым лицо и боялись пошелохнуться. Это были те редкие и счастливые минуты, когда он принадлежал только себе самому, но они, к сожалению, продолжались недолго.

Гул мощных моторов нарушил тишину, и на перекрестке перед въездом в Нижнюю Эшеру им пришлось притормозить. Армейская колонна, поднимая клубы пыли, направлялась в сторону сейсмической лаборатории, охрану которой все еще продолжали нести российские войска. Президент подался вперед и потеплевшим взглядом проводил ее. Прошлые воспоминания ожили в нем.

В те судьбоносные августовские дни 1992-го грузинская танковая группа, прорвав оборону ополченцев, с ходу форсировала Гумисту и вышла на оперативный простор. Всего километр отделял ее от дома, а там была мама. Ракеты, выпущенные звеном вертолетов, прошли мимо, вздыбили бетонный плац сейсмической лаборатории и исклевали осколками стены штаба и центрального корпуса. После следующего залпа запылали жарким костром дома ее сотрудников Калининых и Хачикянов.