Истории торговца книгами - Мартин Лейтем

Есть и куда более необузданные проявления любви к книгам. В романе «Антиквар» 1816 года Вальтер Скотт высмеивает коллекционеров дефектных книг, с любопытством взирая на тех, кто переплачивает за книгу без авторских поправок, с неразрезанными страницами или с каким-нибудь редким титульным листом.

Чудная страсть к книгам, обладающим некими изъянами, была изобретательно доведена до логического завершения в рассказе 1904 года «Прокрустово ложе Бакстера». Его автору Чарлзу Чеснату[160] было отказано в возможности вступить в книжный клуб «Роуфант» в Кливленде, штат Огайо, потому что он был мулатом, при этом еще в 1899 году клуб опубликовал один из его романов. Герой рассказа «Прокрустово ложе Бакстера» Джоунс – член книжного клуба, схожесть которого с кливлендским «Роуфантом» очевидна, – продает товарищам-книголюбам экземпляры эксклюзивного издания «Прокрустово ложе Бакстера», выпущенного ограниченным тиражом пятьдесят экземпляров. Книга представляет собой верх типографского искусства, напечатана на бумаге исключительного качества и обернута в прозрачную упаковку. Большинство членов клуба не решаются ее открыть, ценя эксклюзивность превыше содержания. В дальнейшем выясняется, что под обложкой скрываются чистые страницы, однако, как объясняет Джоунс, «настоящий коллекционер ценит широкие поля», так что же может быть лучше, чем книга, полностью состоящая из полей?

Интерес к внешнему виду книг в противовес их содержанию – извечный тупик, в котором оказывались коллекционеры всех времен. Вот что в эпоху Римской империи писал Сенека о коллекционерах свитков: «… [эти книги] собрали не для научных занятий, а для вида, подобно тому как для многих… книги служат не средством для занятий, а украшением столовых. [Некоторым] больше всего удовольствия доставляют обложки и заглавия принадлежащих ему томов»[161].

В этой книге я уже рассказал о нескольких коллекционерах, но история знает и другие, менее известные имена, достойные упоминания. Загадочный Гарри Рэнсом в коронных солнечных очках и плаще был частым гостем на аукционах до 1960-х годов. Не привлекая к себе лишнего внимания, он собрал один из крупнейших мировых архивов авторских рукописей в городе Остин, штат Техас. Он целиком выкупил библиотеку Ивлина Во, включая его книжные шкафы. Благодаря привычке Рэнсома не скупиться на книги, многим писателям, как отмечал Сирил Коннолли[162], «не стыдно было смотреть молочнику в глаза». Иоанн Саккелион, директор сельской школы с острова Патмос в Эгейском море, выяснил, что местные монахи тайком продавали бесценные старинные книги и уничтожали те, что, по их мнению, ничего не стоили. Усилиями Саккелиона многие книги были спасены, он каталогизировал их на протяжении тридцати лет и спас Евангелие VI века, лежавшее на дне сырого сундука в монастырском подвале.

Коллекционеры рисковали попасть под арест, прятали книги под землей и за стенами, вызволяли их из рук свечников и пекарей, объезжали страны вдоль и поперек и часто проматывали целые состояния, терпели одиночество, неделя за неделей мерзли, блуждая меж уличных прилавков, и потели на аукционных торгах, все выше и выше поднимая ставки. Быть может, многие из них были эксцентричны, а некоторые даже одержимы, но для них книги были вратами в иные миры и иной способ бытия, а еще эти люди помогали нам стать более выдающимися версиями себя. Многие из них были идеалистами, которые, подобно кардиналу Борромео, коллекционировали книги в надежде на то, что «жесткость минувших веков более не повторится».

Слова Отелло, вспоминающего о том, как он влюбился в Дездемону, красивы и узнаваемы – ровно до того момента, когда многим приходится обращаться к сноскам. Отелло рассказывает о том, как Дездемону зачаровали его рассказы о невиданных диковинах:

В «Буре» Гонзало тоже говорит о «людях с головами на груди»[164]. Отсылки к этим созданиям обескураживают не меньше, чем замечательный отрывок, в котором Меркуцио описывает колесницу повитухи фей, разъезжающей по лицам людей ночью, пока те спят: «…и кнутовище – из косточки сверчка; а за возницу – комарик – крошка, вроде червячков»[165]. Это утерянный мир народных преданий, который теперь сложно воссоздать. К счастью, он сохранился в средневековом искусстве.

Маргиналии в средневековых книгах задумывались как часть общей композиции и выполнялись в соответствии с теми же стандартами дороговизны, что и текст, который им надлежало сопровождать. Они представляли собой важную часть содержания, а не обыкновенные каракули. Их разнообразие поражает, а сами они столь загадочны и неоднозначны, что исследователи, испытывавшие одновременно отторжение и недоумение, долгое время обходили их стороной. Часто в маргиналиях фигурирует образ блемия[166], а также появляются русалки, полулюди-полузвери, животные, занятые какими-нибудь забавами, например игрой на музыкальных инструментах, а также сцены повседневной жизни и грехопадений, которые даже представить себе невозможно. Чем больше разных маргиналий мне попадалось, пока я исследовал эту тему, тем сильнее я убеждался, что нам как цивилизации не стоит стыдиться всех этих котиков в инстаграме и прочих более странных вещей, которые можно найти на просторах интернета. Средневековые писцы, в числе которых были монахи и светские художники обоих полов, похоже, всецело отдавались на волю бескрайнего воображения, распаляемого незаконченными географическими картами, за пределами которых таился неизведанный мир и красовалась надпись: «Тут обитают драконы».

На протяжении большей части XX столетия хранители средневековых книг Британского музея брали на вооружение разные тактики, пытаясь раз и навсегда объяснить смысл маргиналий. Сэр Эдвард Мод Томпсон, занимавший пост главного библиотекаря Британского музея с 1888 по 1909 год и ратовавший за обеспечение публичного доступа к рукописям (он одним из первых начал фотографировать старинные кодексы), увещевал публику словами о том, что все эти диковинные иллюстрации на полях не предназначались для глаз верующего читателя, которому надлежало благоразумно обходить их вниманием. Эрик Миллар, служивший в 1950-х годах хранителем рукописей в музее, полагал, что создатель широко известной и при этом пестрящей множеством иллюстраций Псалтири Латтрелла, «очевидно, был не в своем уме». Вскоре после Миллара один исследователь признал, что «богохульство долгое время мешало расцвету полноценного изучения средневекового искусства маргиналий». И все же на это правило нашлось одно беспрецедентное исключение.