Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны - Венди З. Голдман

для ремонта сломанного оборудования и проводить регулярные собрания общественных контролеров на каждом предприятии для обмена информацией. Общественный контроль постепенно набирал силу. По всей стране было выбрано более 600 000 контролеров, причем на крупных заводах работало по несколько сотен контролеров[622]. По мере роста этого движения профсоюзы начали проводить всесоюзные съезды общественных контролеров по всему СССР[623].

Общественные контролеры улучшали систему снабжения, но часто вступали в конфликт с руководителями предприятий. Контролеры, как и другие рабочие, их товарищи, полагали, что руководители, зацикленные на производстве, мало заботятся о людях, обеспечивающих производственный процесс. На многочисленном собрании общественных контролеров Баранова, делегатка от хлопкопрядильной фабрики в Алма-Ате, заявила, что руководство фабрики не считает проблемы, с которыми к нему обращаются работники, достойными внимания. Она особенно подчеркнула необходимость общественного контроля в центрах по уходу за детьми. Баранова возмущалась, что в таких центрах отсутствует какой-либо контроль, а иногда дети и вовсе чуть не умирают от голода. Она предложила непрерывно следить за тем, чтобы в детских садах и яслях соблюдали все предписания. Такие контролеры, как Баранова, прекрасно знали, что происходит в их собственных столовых, так как сами там питались. Они ощущали, когда творог разбавлен водой, в то время как инспектор со стороны, скорее всего, пропустил бы такую деталь[624]. Вместе с тем контролеры часто упускали из виду более сложные схемы. Так, в Киргизии руководство, вместо того чтобы отправлять рабочих за дровами для кухни при столовой в лес, покупало их на рынке с большой наценкой. Платя по несколько тысяч рублей за кубометр дров, руководители скрывали их стоимость – подняли цену на кашу в столовой с тридцати копеек до рубля. Схема, призванная компенсировать отсутствие транспорта, представляла собой форму нелегального распределения. Стоимость дров оплачивали рабочие – вместе со стоимостью каждой порции каши с них взимали «налог» в семьдесят копеек, но общественные контролеры не замечали этой уловки[625]. Но, несмотря на слабые стороны общественного контроля, сам факт, что потенциальные жертвы злоупотреблений контролировали тех, кто чаще всего нарушал закон, делал его эффективным инструментом искоренения воровства и снижения его масштабов.

* * *

Самоснабжение, незаконное перераспределение и воровство, существуя внутри карточной системы, сглаживали разницу между утвержденными государством категориями и порождали новые иерархии. При этом одни иерархии выстраивались, другие рушились, но общего объема продовольственных запасов перечисленные действия не увеличивали. Наоборот, все они приводили к перераспределению ограниченных, скудных ресурсов, обеспечивая преимущества одним за счет других. К тому же у них были взаимоисключающие цели. Самоснабжение создавало новые иерархии, усугубляя разрыв между теми, кто обладал привилегиями, и теми, кто был их лишен; незаконное перераспределение сглаживало разницу между существующими категориями. Воровство способствовало тому и другому в зависимости от статуса вора, а также от масштабов кражи и того, как он распоряжался своими трофеями. Как бы то ни было, все три практики истощали запасы, предназначенные для рабочих и обычных людей, понимавших, что местные чиновники часто наживаются за их счет. Нередко по просьбе рабочих в происходящее вмешивались руководители партии и правительства, чтобы противодействовать особенно вопиющим злоупотреблениям. Поэтому борьба за продовольствие приводила к противостоянию между государственными и партийными руководителями и местными чиновниками, прикрывающими друг друга, к конфликтам рабочих и рядовых граждан с местным руководством и бюрократами. Из-за этой борьбы разные группы рабочих также ополчались друг против друга – и против более уязвимых категорий населения.

Партийные руководители, включая К. И. Николаеву и Н. М. Шверника, возглавлявших ВЦСПС, Н. А. Михайлова, первого секретаря ЦК ВЛКСМ, и А. А. Волина, прокурора РСФСР, наряду с тысячами общественных контролеров и торговых инспекторов активно боролись с воровством. Проводимые ими проверки должны были уберечь предназначенные для рабочих запасы от посягательств со стороны тех, кто незаконно претендовал на привилегии или стремился нивелировать разницу. Предполагалось, что, если чиновники на местах перестанут разворовывать или перераспределять запасы, подсобные хозяйства в сочетании с центральными запасами существенно улучшат снабжение рабочих[626].

В то же время многие руководители и ответработники сглаживали иерархические различия, перераспределяя запасы в пользу уязвимых групп, поставленных карточной системой в самое невыгодное положение. Они отдавали предназначенные для рабочих продукты служащим, обслуживающему персоналу, вспомогательным рабочим и работающим заключенным, назначали недоедающим рабочим, занятым на заготовках торфа или древесины, питание по нормам оборонной промышленности и обеспечивали талонами на дополнительное питание больных и дистрофиков, не дожидаясь от них медицинской справки. Их действия, продиктованные человечностью, едва ли можно было приравнять к спекуляции. Поэтому инспекторы и прокуроры, как правило, не считали их преступниками.

Среди рабочих и обычных людей бытовали разные мнения относительно нелегального перераспределения. Рабочие с самыми низкими зарплатами были искренне благодарны местным чиновникам, назначавшим им питание по более высокой категории, а представители уязвимых групп радовались дополнительным продуктам. Рабочие, занимающие более высокие ступени в продовольственной иерархии, из‐за уравниловки, наоборот, теряли часть того, что им полагалось. Когда продовольственный кризис особенно обострился, их запасы оставались наиболее обширными и надежными, а потому чаще всего подвергались перераспределению. Например, рабочие авиационного завода № 29 в Омске получали менее половины, а то и трети выделенных им продуктов[627]. Рабочие не выступали против уравниловки или перераспределения, но раздельные столовые, спецпайки, раздача по ордерам и запискам и прочие незаконные привилегии, придуманные местными руководителями и чиновниками, вызывали у них яростное негодование. Питание было настолько скудным, что даже небольшие различия сказывались на способности выжить[628]. В Свердловской области дистрофия получила такое широкое распространение, что Берия, глава НКВД, в записке Сталину, Молотову, Маленкову и Микояну отдельно остановился на этой проблеме, указав, что в местных медицинских учреждениях от дистрофии лечатся 22 400 человек, то есть бо́льшая часть городского населения и в основном рабочие промышленных предприятий[629].

Государственные и партийные комиссии пришли к выводу, что, если бы рабочим в полном объеме выдавали причитающиеся им по карточкам и из запасов подсобных хозяйств продукты, они бы питались совершенно удовлетворительно[630]. Но прибавки для рабочих, в свою очередь, означали ущерб для других групп. В Казани, например, весной 1942 года ни в одну заводскую столовую не завозили зерна, муки, мяса или рыбы. Все запасы шли на то, чтобы обеспечить продовольствием детские дома, госпитали и другие учреждения. Нарком торговли Татарской АССР в письме Любимову объяснил, что выделенного из центральных запасов недостаточно, поэтому продовольствие, полученные из подсобных хозяйств, он решил направить не заводам, а этим уязвимым категориям[631]. Распределение продуктов было нагружено политическими и этическими смыслами именно потому, что продовольствия на всех не хватало.

В число практик, подрывавших утвержденные