Зеркальные числа - Тимур Максютов

– Эээ… – Леха мучительно пытался вспомнить, откуда строчки и почему они кажутся такими знакомыми. – Историю?

– Неуч! – Настя рассмеялась, потянула его за собой. – Пойдем, пойдем, мой муж, в наш дом-на-холме. Там горит огонь в очаге, накрыт стол и расстелено ложе. Ну давай же, Алексей, перестань упираться. А то я Адольфа опять из-под болота выпущу, будешь по лесу от него бегать. А он дело знает, это он просто пристреливался. Он знаешь какой наводчик знатный, у него даже медаль была.

Леха ступал за ней, как во сне. Они обогнули холм, пошли вверх. Лес выглядел и ощущался настолько обычно, как сотни раз в Лехиной жизни, что дикость происходящего усугублялась многократно. Муж? Орел? Адольф? Сердце девы?

– Комаров нет, – сказал он вслух. – Тут всегда аж воздух звенит, болото близко.

– Здесь нет, – кивнула Настя. – А были, да, помню. Мы сюда с отцом за черникой ходили. На болоте клюква по осени хорошая.

– Так ты… отсюда?

– Отсюда, – рассмеялась девушка. – Отучилась в Питере, преподавала в Рощино. Русский-литература. Комсомолка. Таким все важным казалось. А, вот и пришли.

Дом был деревянный, старый, похожий на бабкину дачу. Но пах иначе, мхом и свежим деревом, а дачу бабка строила из списанных старых шпал и та устойчиво благоухала креозотом.

Леха сидел на лавке за столом, Настя – напротив. Все в доме было очень просто, и еда на столе была простая – хлеб, сыр, салат, печеная рыба.

– Я хотела тебе жареных змей и жаб в сметане подать, – улыбнулась Настя. Леха вздрогнул и осмотрел рыбу внимательнее. Не, вроде нормальная, карась. – Но ты Пэр Гюнта не читал, красивая литературная аналогия была бы потеряна.

Леха оторвал горбушку, откусил. Было вкусно, хотя голода он и не чувствовал.

– Ты ешь не от голода, – сказала Настя. – Ты здесь закрепляешься, связываешь себя с этим миром.

– Зачем? – спросил Леха. Зачем он миру, этому или какому-либо еще? Он – ничто, никто, оставьте в покое, работать только сильно не заставляйте.

– Чтобы исцелять мир, как положено шаману, – сказала Настя. – И начать с себя. Тут я могла бы тоже удариться в цитаты, но что же я тебя буду ими бомбардировать, если ты их ни хрена не знаешь?

– Некоторые знаю, – пробурчал Леха.

– Ага, – засмеялась она, – тогда скажу теми, которые ты знаешь – помнишь, когда у Человека-Паука дядя помирал, он ему говорил «Чем больше сила, тем больше ответственность». Вот и у тебя будет так же.

Она поднялась убрать со стола, Леха смотрел на нее и думал, какая красивая, и старался не чувствовать того, что поднималось в душе и того, что предполагалось словом «жена».

– Ты давно здесь? – спросил он наконец. – И вообще… как?

– Давно, – улыбнулась Настя, будто бы и не ему, а так, своим мыслям. – Наши наступали. Адольф и Франц зашли в школу с оружием, меня с собой забрали дорогу показывать. Надеялись вырваться из окружения. Я показывала, а сама все с духом собиралась их в болото завести, в голове Глинка играл.

Она завела глаза на Лехин недоумевающий взгляд.

– «Иван Сусанин», балда. Но Адольф меня так глазами ел, что я все не могла момент выбрать, а тут уже и стемнело, они решили заночевать в лесу. Я ночью из веревок выбралась, стала решать – убежать самой, или их убить попытаться. Потом как подумала обо всем, что пережить довелось за последние годы, и сомнений не осталось – сразу потянулась за булыжником и который ко мне ближе спал, тому и приложила в затылок, кость треснула, как глиняный горшок…

Настя замолчала, задрожала, закусила губы. Леха пересел к ней, обнял за плечи, ему мучительно захотелось ее защитить, убрать боль, изменить прошлое. Настя погладила его по коленке, глухо продолжила.

– Он долго умирал, мучился. Мутер свою звал, метался. Я сначала радовалась, думала – вот тебе за СССР и за меня лично, тварь фашистская. Сидела злая, а страдание его все не кончалось, а радость мести во мне дошла до какой-то высшей точки и вдруг исчезла, как и не было. Каждый стон его стал как ушат кипятка на голову, уже что угодно бы сделала, чтобы это кончилось. А Адольф ходил по поляне, как зверь по клетке, метался. Меня ударил несколько раз сильно, зубы выбил, глаз рассек. Если честно, то я даже и обрадовалась боли, вроде как она с меня кровью часть вины смыла. Ну а потом он закричал как безумный в небо, пистолет выхватил и нас обоих расстрелял. Сначала Франца двумя патронами, я только успела дух перевести, что тихо стало, а тут он и меня.

Леха и Настя оба молчали. И тут Лехе стало ее так жалко, так пронзительно, мучительно жалко эту хорошую добрую девочку, что он бы, казалось, всего себя отдал бы, чтобы ей перестало быть больно и больше так не было никогда. Он потянулся к ней, нашел ее губы.

– Люблю тебя, – сказала она горячо. – Ты будешь моим мужем, а я буду твоей женой. Я дам тебе духов, которые будут помогать тебе в искусстве исцеления, я обучу тебя и буду с тобой. Иди ко мне.

И он пришел к ней, и она была жаркой темнотой и любила его так, как он и представить себе не мог. Позже он гладил ее волосы и смотрел на дерево потолка, освещенное пламенем очага.

– Так эти… кости, которые я нарыл. Это Франц с Адольфом? – спросил он. И не удержал вопроса, который терзал его столько недель, – А где же танк?

– В болоте, – сказала Настя глухо. – Вместе с Адольфом. Он нас ветками закидал там, на поляне, но сам далеко не уехал. Ты же имел удовольствие познакомиться. Я его стерегу, из болота не пускаю, иногда только вырывается ненадолго. А Франца давно отпустила. Он, знаешь, вообще не хотел на войну идти. Был очень сильно влюблен в девочку-еврейку с соседней улицы.

Леха поднялся, сел, глядя на нее – на гладкую кожу, живое лицо, полные груди.

– Так это ты там, у меня в мешке? – сипло спросил он.

– Нет, – она прижалась горячим шелковым телом, – я здесь, вот она я. Там только кости, Лешенька. Только кости.

Он коснулся ее голого плеча, и возбуждение вновь затопило его горячей темной волной, он потянул ее к себе, потянулся к ней сам – всем собой, всем, что он был. Она засмеялась, задвигалась с ним в одном ритме, как волна, несущая его сквозь раскаленный воздух, наслаждение стало почти невыносимым, граничащим с болью, и вдруг, открыв глаза, он понял, что летит.

Огромная птица, Орел Айы Тойона, нес его над холодной чернотой небытия, вверх, вверх, туда, где тепло, где жизнь и любовь имеют смысл. Но вдруг огромные крылья пропустили удар. Через секунду падения птица выправилась, изогнув голову, посмотрела на него, и Леха с ужасом понял, что летит она из последних сил, что не справится с подъемом.

Он вспомнил, как замирало в восторженном ужасе его маленькое сердце, когда мама читала сказку про то, как Иван- Царевич, летя на птице Рок, отрезал куски мяса от бедра и кидал их в голодный клюв – лишь бы долететь. Когда летишь на птице, а внизу – ледяная смерть, то кормить ее приходится собой, потому что больше нечем.