Жити и нежити - Ирина Богатырева

– Куда! – не успел ее перехватить охранник. – Детей-то куда? – Он растерянно обернулся на директора. Сам стоял на пороге, будто боялся сделать шаг, ожидая, что под ним пол провалится.

Тимофей и Федя шагнули вслед за Ирой, тоже подошли к рисунку.

– Кто рисовал, как думаете? – спросил Борис Ефимович, подходя сзади.

– Это, наверное, подвальные, – предположил Тимофей. – Из соседнего дома. Там у них магазин, знаете?

– Вот видите, всё и объяснилось, – облегчённо сказал директор охраннику. – Они сюда ходят. Наберут инструментов, захотят поиграть и поднимаются на чердак. Так что успокойся, Сергеич, ничего тебе не мерещится.

Но тот смотрел с недоверием. Огладывал стены. Окно. Дверь. Потрогал косяк. Пощёлкал замком.

– Рояль жалко, – говорил тем временем Федя, стоя у старого, разбитого инструмента. – Борис Ефимыч, вы бы видели, какой тут был рояль…

– Опечатывать будем? – спросил охранник.

– Думаешь, надо? Вызывать их ещё… Мороки не оберёшься, – сетовал директор, выходя. – Дети! – позвал. Федя, вздохнув, пошёл следом.

– Ира! – крикнул Тимофей, заметив, что та забралась за диван. – Ира, идём. Или тебя здесь закрыть?

– Жемчужина! – выглянула Ира. – Я жемчужину нашла!

Она в два прыжка подскочила к нему и протянула на ладошке маленький чёрный шарик.

– Сама ты жемчужина, жемчуг таким не бывает, – хмыкнул Тимофей и попытался забрать шарик. – Брось, где взяла.

– Бывает, ещё как бывает! – надулась Ира. Зажала находку в кулак и спрятала за спину.

– Если б это была жемчужина, она бы стоила дороже, чем вся наша школа, – сказал Тимофей, но без уверенности в голосе.

– А она и есть дороже!

– Ну-ка дай сюда. Да верну, не бойся.

Ира протянула шарик. Чёрный, крупный, с матовым блеском. На ощупь – тёплый. Тимофей покрутил его в пальцах.

– Да ну, пластик китайский. Ерунда.

– Я закрываю, – выглянул Борис Ефимович. – Что там у вас?

– Идём! – Тимофей развернулся уйти, на ходу отдавая Ире шарик. Но она отвлеклась – и он выскользнул, покатился.

– Ай. Ти-им!

– Ира! – позвал снова Борис Ефимович.

Она дёрнулась было за шариком, но тот, весело прыгая по пыльному полу, улетел обратно под диван.

1

Я смогла дозвониться до Ёма только после полудня следующего дня. Пробиться к нему накануне было невозможно, и сердце моё было не на месте, хотя, разумеется, я знала, что с ним всё хорошо. Да, стреляли. Да, не попали. Я не знала только, кто в него стрелял. Впрочем, как не знала этого и полиция. И всё же что-то не отпускало меня, требовало, чтобы я дозвонилась, жаждало услышать его голос, чтобы убедиться, что с ним всё хорошо. Я злилась, называла себя дурой и человеком и всё же набирала номер опять и опять, хотя знала, что он с утра в студии, и пока не закончат сессию, трубку он не возьмёт.

Так оно и вышло. Голос у него был бодрый, рад был меня слышать и сразу пригласил приехать. Когда я спросила, как он, Ём удивился:

– Ты что, всё знаешь?

– Я там была, – сказала я.

– Была? – Он немного помолчал. – Хорошо. Приедешь? У тебя фамилия как? Тебе пропуск сделают.

Пришлось выдумать себе фамилию.

Студия находилась в высотном здании. Тут были ещё радио и телеканалы, а нужное мне помещение – на верхнем этаже за двойной дверью. Над ней горела табличка «Запись. Не входить!», когда я подошла, и дверь не поддалась. Только когда надпись потухла, я смогла войти. В небольшом помещении, где звук тонул, как в подушке, сидел Айс. Звукорежиссёр заканчивал работу за пультом, музыканты в другой комнате, за толстыми стеклянными стенами, собирали инструменты. Айс не поздоровался со мной, зато Ём обрадовался, замахал рукой, быстро собрал свои дудки и вышел.

– Привет! – Он приобнял меня и чмокнул в щеку. Я заметила, как Айса передёрнуло. – О, ты косы расплела? Хочешь опростоволоситься? – Он посмеялся, а потом как-то нерешительно и нежно коснулся моих волос и сказал: – А тебе идёт.

– Ты закончил? – спросила я и поняла, что смутилась от этой нежности на людях.

– Не знаю ещё. Как начальник скажет. – Он обернулся на звукорежиссёра, но тот был занят и не ответил. – Но в любом случае пока перерыв. Мы можем выпить кофе.

Зазвонил его телефон.

– Да, – сказал Ём в трубку. – Да, привет. С ребятами поговорил, они не против. Нет-нет, мы уже всё обсудили, с условиями согласны. Ага. Ага. Ну, если палатка будет, совсем замечательно. И еда. Тем более. – Он рассмеялся. – О’кей, я Айсу скажу, он райдер вышлет. Да. Да. Замётано. Вечером жду машину. До связи.

И он нажал отбой. Мы с Айсом одинаковыми глазами следили за ним, пока он разговаривал, и, когда он закончил, Айс сказал:

– Ты моё мнение вообще перестал принимать во внимание, да?

– Мы же с тобой всё обговорили, – ответил Ём, заметно морщась.

– Никакой райдер я высылать не стану. Я уже сказал: я категорически против бесплатных опен-эйров. Тебе что, хочется всё похерить, чего мы добились?

– Не хочешь – не высылай, я сам вышлю, у меня есть. Только прекрати жадничать, один раз бесплатно сыграем, от нас не убудет. И ребятам хочется на природу. Там речка, воздух… Нам всем отдохнуть надо.

– Да при чём тут деньги! – взвился Айс. – Мы же вчера решили: больше никаких открытых площадок. Решили? А сегодня ты соглашаешься играть – и где? Где даже охраны нормальной не будет! Ты не понимаешь, что ли, что там тебе защиты обеспечить нельзя. Не будет ведь бодигард перед тобой на сцене прыгать!

– Успокойся. – Ём слушал его со скучающим видом. Музыканты вышли из студии, косились на них, хотя не понимали, конечно, ни слова. – Мы с тобой всё обсудили, давай не будем. Ничего не случится, я тебе гарантирую.

– О какой гарантии ты говоришь? Вчера – разве кто-то мог такое предположить? Или тебе хочется сыграть в Джона Леннона?

– Айс, ты загнался, – бросил Ём коротко, а лицо его ожесточилось.

– Скажи мне тогда, для чего тебе это нужно? Фестиваль какой-то вшивый. Тебе мало концертов, которые я делаю? Мало влюблённых девиц? Погоди, будет больше. Дай срок.

– Нет, Айс. Это не ради того. Я для себя собираюсь там играть, – отвечал Ём серьёзно.

– Вот об этом забудь. С того момента, как ты согласился работать со мной, всё, что ты делаешь, ты делаешь для них, – он махнул куда-то в сторону, за стены студии. – Им, конечно, плевать, где ты играешь, хоть в метро. Но ты пойми – в метро тебя никто слушать не станет. И не узнает, что ты хороший музыкант. Будь ты хоть Паганини. Так что хочешь быть хорошим музыкантом – слушайся меня.