Добрый мэр - Эндрю Николл

Когда они выпили по кружке кофе и съели почти все печенье, Агата встала и сказала:

— Господин мэр попросил передать, что все цветы, которые сейчас стоят у него в резиденции, нужно отвезти в больницу. Закажите такси. Точнее, два такси. Или даже несколько. Там полным-полно цветов. А я ухожу домой. Мне нездоровится.

Задребезжала, закрываясь, стеклянная дверь, и Петер Ставо доел последние три печенья в одиночестве.

— Бедная девочка, — сказал он.

Привычка — вторая натура. Мы следуем привычными путями, подобно трамваям, — иногда чуть наклоняясь на поворотах, порой слегка поскрипывая тормозами или рассыпая фонтанчики искр, но в целом придерживаясь одного и того же маршрута. И несмотря на то, что жизнь Агаты сошла с рельсов, по которым катилась столько лет, она, к удивлению самой Агаты, катиться не перестала. Не перевернулась, не остановилась. Ни увечий, ни жертв, никакого ущерба — просто новый маршрут, расходящийся со старым. Или движение вовсе без маршрута.

Эти мысли пришли Агате в голову, хотя она и не была поэтической натурой, когда она сошла с трамвая у Зеленого моста, там же, где и всегда. И только терпеливо дождавшись, когда трамвай отъедет от остановки и пройдут все машины, только собравшись уже перейти на другую сторону, она вспомнила, что теперь нужно будет пройти еще две остановки до Литейной. «Я здесь больше не живу», — сказала она сама себе и пошла по заснеженному тротуару мимо «Трех корон» и дальше, к Приканальной улице.

Ей было грустно, и она ничего не могла с этим поделать. Даже сияние новой любви не могло помочь. Агата не могла не грустить после такого объяснения с Тибо. Она вспоминала, как он спасся бегством в свой кабинет, не поворачиваясь к ней лицом. Она вспоминала, как он закрыл дверь, — раньше он никогда этого не делал, и она знала, почему. Она знала, что он боялся, что она увидит его слезы, и мысль об этом причиняла ей боль.

«Я не смогу вернуться, — думала она. — По крайней мере, у Гектора есть работа, а вдвоем можно жить практически на те же средства, что и одному. А может быть, и на меньшие средства — посмотрим, как пойдут дела, когда я возьмусь за хозяйство. И он больше не будет просаживать деньги в „Трех коронах“ — особенно если учесть, что он больше не сможет пить со Стопаком».

Она все еще продолжала успокаивать себя мыслями о перспективах трудовой жизни Гектора, когда, свернув на Приканальную улицу, увидела его самого у дверей дома с коробками в руках.

Лицо Агаты приобрело озадаченное выражение.

— Почему ты не на работе? — спросила она. — Сейчас еще только середина дня!

— О, это мило, ничего не скажешь! — ответил Гектор. — Я таскаю через полгорода твои вещи — и вот благодарность! Превращение не заставило себя долго ждать, а?

— Какое превращение?

— Превращение страстной любовницы в сварливую жену.

— Гектор! — возмущенно воскликнула Агата. С языка чуть было не слетели отрепетированные за много месяцев повторения слова «Тибо Крович никогда бы такого не сказал», но она удержала их и проглотила. — Гектор, я просто хочу знать, почему ты сейчас здесь.

Гектор поднял красный картонный чемодан с кожаными углами, втащил его в квартиру и прокричал из темноты:

— Видишь ли, оказалось, что Стопак не такой разумный парень, как я думал. Он сказал мне, чтобы я проваливал — или что-то очень близкое по смыслу.

— Что? — Агата поспешила пройти в дверь.

— То! Сейчас я официально безработный.

— Нет-нет, я не о том. Расскажи, что случилось.

— Да ничего. Я пришел к нему, как обычно. Сварил кофе. Ввел его в курс дела.

— Что ты ему сказал? Боже, как я могла допустить… Я сама должна была поговорить с ним.

— Я постарался быть помягче. Я же не идиот. Но такую новость все равно приятной не назовешь. Как я должен был ее преподнести? Я сказал, что ты провела ночь со мной и домой возвращаться не собираешься. Он не дурак. Графики рисовать не пришлось.

— Он разозлился?

— Хороший вопрос. Скажем так: он выплеснул кофе мне в лицо и врезал кулаком в живот.

— О Боже, Гектор, только не говори, что вы подрались!

— Прости, малышка, он парень крупный. Пришлось повозиться, пока он пришел в себя.

— С ним все в порядке? — Агате было непросто так сразу полностью перенести чувство привязанности с одного объекта на другой.

— Эй, это мне плеснули кофе в лицо. Это мне заехали кулаком в брюхо!

Агата бросилась к Гектору и стала целовать его в лоб, в глаза, в щеки — множество маленьких поцелуйчиков.

— Да, да, я знаю! Бедный мой мальчик. Но ведь он такой большой и сильный мальчик!

Однако Гектор был не в настроении. Он отстранил ее голову одной рукой, а другой ухватил за пухлую попку.

— Послушай, никто не пострадал. Соседям, конечно, было развлечение…

— О, Боже!

— И я лишился работы, но это не важно. Теперь у меня будет больше времени для живописи, вот и все. К тому же ты по-прежнему работаешь в Ратуше. Это поможет нам пока продержаться.

— Гектор, я…

— Кроме того, — он крепко поцеловал ее в губы, — мне понадобятся силы, чтобы удовлетворять твои женские потребности. — И он пинком захлопнул дверь и повалил Агату в постель.

Такова любовь — по крайней мере, поначалу, — и, поскольку Гектор напомнил Агате об этом, он в то же время заставил ее забыть, что именно так когда-то было у нее и со Стопаком. И когда она стонала и извивалась под ним, на нем или рядом с ним, когда она ласкала его, когда они шептали и когда кричали, — она не помнила больше ни о чем.

Она забыла о работе и об ужасной перспективе снова встретиться с Тибо, она забыла о том, что каждый день ей нужно будет ходить в Ратушу, чтобы им с Гектором было на что жить. Она забыла обо всем и помнила только одно: она должна сделать Гектора великим художником. И она сделает его великим художником. Он станет знаменитым, и она сделает для этого все и пожертвует всем. Она будет согревать его постель, готовить для него, работать для него, позировать, танцевать голой, лгать, будет делать все, что угодно, потому что любит его, а любовь именно такова. По крайней мере, поначалу.

С Тибо все было совсем не так. Он передвигался с места на место — из дома на работу, из спальни в ванную — как движутся фигуры апостолов в часах на соборе. У него был ежедневный маршрут, работа, обязанности — но он не понимал, зачем все это нужно. Он просто плыл по течению, без руля и без ветрил.

Его сознание онемело, застыло в беззвучном крике. В четыре часа утра он мог вдруг обнаружить, что стоит на лестнице, не в силах понять, то ли слишком рано проснулся, то ли еще не дошел до кровати. Он перестал есть. Какой в этом смысл? Любая еда была на вкус, как старый башмак, и не доставляла ни малейшего удовольствия. К тому же каждый раз, начиная есть, он вспоминал о другой еде — о той, которую давным-давно готовила для него Агата.