Добрый мэр - Эндрю Николл

— Да, Тибо, я тоже знаю.

— Разноцветная.

Она подняла руку и прижала палец к его губам, чтобы он замолчал, но он, как полный болван, покрыл ее ладонь поцелуями и сказал:

— Я люблю тебя.

На эти слова, на самом деле, может быть только один ответ, и произнести его нужно быстро. Иначе очень скоро в воздухе повисает растерянное замешательство. А пауза длится. И длится. И превращается в томительную, неловкую тишину.

Агата отвернулась, медленно покачала головой и стала разглядывать пол. Наконец она проговорила:

— Я должна вам кое-что рассказать.

— Не нужно.

— Нет, нужно.

— Нет. Послушай, это же глупо. Я ничего не хочу знать. Это не имеет значения.

— Вы должны это знать.

— Нет. Лучше посмотри на эти цветы! — Тибо провел рукой над орхидеями, которые вдруг чрезвычайно его восхитили.

Агата промолчала.

Вниманием Тибо завладел горшочек с маргаритками, стоящий на другом конце стола. Он подошел к нему и зарылся носом листья.

— Значит, вы и Стопак, — сказал он, — решили попытаться начать все сначала? Это хорошо. Это… Ээ… Я рад за вас. Правда.

— Нет Тибо. Я ухожу от Стопака. Уже ушла. К другому.

— Когда же вы успели? Ведь вчера вы сказали мне… А теперь говорите, что у вас появился кто-то другой!

— Это не так. Я знаю его очень давно.

— И все это время… Все эти наши обеды!.. — Теперь в его голосе слышалась не только обида, но и злость. Агата возмутилась. Да, он имел право обижаться, но как он посмел злиться!

— Какое такое все время? — усмехнулась она. — Обеды, говорите? Вам денег жалко, да? — Она открыла сумочку, вытряхнула ее содержимое в цветы, заполонившие стол, выхватила из груды вещей кошелек и угрожающе взмахнула им. — Денег жалко?

— Агата!

— Так?

— Конечно же, нет, Агата!

Ее руки безвольно упали.

— Все это время… Все это время… И все эти обеды… Вы даже ни разу меня не поцеловали.

— Я не мог.

— Сегодня вы поцеловали меня впервые. Я была в вашем полном распоряжении. Я хотела вас так сильно, что вы могли взять меня, и я никому не сказала бы ни слова, только бы у меня был шанс хоть на миг назвать вас своим — но вы ни разу даже не поцеловали меня до сегодняшнего дня.

— До сегодняшнего дня я не знал. Я не догадывался. Вы не говорили. Только сегодня…

— Ох, Тибо, хватит. Все, сегодня поздно. Вы опоздали на день. Мне жаль. Мне очень, очень жаль.

Тибо снова спрятал лицо в маргаритках. Его макушка мелькала за листьями, словно раненое животное в зарослях джунглей.

— Можно поинтересоваться, кто он?

— Какая разница, Тибо?

— Это тайна?

— Нет, не тайна. Мы будем жить вместе. Вы его не знаете. Его зовут Гектор. Он кузен Стопака.

— Да вы шутите! — Тибо выскочил из-за маргариток, обогнул стол и снова встал перед ней. — Агата, не надо так шутить. Гектор Стопак? Конечно, я его знаю. А знаете ли вы, что он за человек? Да на него в городском суде целое досье! Он никчемный бездельник, преступный элемент!

— Хватит! — Агата подняла руку, словно пытаясь остановить несущийся поезд. — Он не такой. Я знаю, какой он, и он не такой. Я понимаю, что в нем нет и десятой части ваших достоинств, но я оказалась нужна ему тогда, когда не нужна была вам. Он пришел ко мне на помощь, а вы нет. Он — настоящий, а вы не были настоящим, и люблю я его, а не вас.

— Ради Бога, Агата!

— Тибо, пожалуйста, порадуйтесь за меня. Пожалуйста.

— У него работа-то хоть есть?

— Конечно. И дом у него тоже есть, и еще он великий, великий художник!

— Неплохо. Я бы хотел купить его картины. Куда мне сходить? Где они продаются?

— Вы сможете купить их уже очень скоро. Все будут за ними гоняться. Я ему помогу. Скоро он станет известен во всем мире!

— Скоро. Не сегодня — завтра. Очень скоро. Только не сейчас — какая незадача.

— Пожалуйста, Тибо, перестаньте! Тибо, пожалуйста!

Они разговаривали, подавшись друг к другу, — не кричали, а тихо говорили, изливая друг на друга холодную боль, умоляя боль прекратиться и изливая ее снова; а потом, после этого последнего «пожалуйста» их словно отбросило друг от друга, как магниты на уроке физики. Так отскакивают друг от друга сцепившиеся в лесу звери, когда страх и боль берут верх над адреналином и они понимают, что никто из них не выживет, если не разжать хватку.

Тибо подошел к окну и выглянул на улицу.

— Значит, я опоздал на день.

— Пожалуйста, попытайтесь меня понять.

— Я понимаю. Честно, понимаю. Агата, это же вся моя жизнь, как мне не понять? Все, что я когда-либо хотел, это чтобы вы были счастливы. Если вы счастливы, тогда счастлив и я. Вот что такое любовь, Агата.

После этого говорить было не о чем. Они еще побыли немного наедине, проливая невидимые слезы. Тибо смотрел в окно на площадь, на то самое место, где она сидела в тот день, когда уронила бутерброды в фонтан, и порой поднимал глаза на купол собора — совершенно и абсолютно пустого (теперь он был в этом точно уверен) во всех смыслах этого слова. Агата переводила взгляд с туфель на руки, потом на цветы на столе, потом на плечи Тибо и снова на туфли.

Наконец она сказала:

— Тибо, я хочу, чтобы вы верили, что я говорила правду. Да, вчера я говорила правду. Вы и сейчас остаетесь тем же человеком, в которого я была влюблена, тем же самым прекрасным человеком, хорошим, добрым человеком, и я никогда не перестану вас любить. Я всегда, всегда буду любить вас.

— О, ради Бога! Ради Бога, Агата, замолчите!

Сказав это, Тибо быстро и осторожно, все время держась к Агате спиной, проскользнул в свой кабинет и захлопнул дверь.

Возможно, весь Дот и все, что в нем есть, слишком долго пребывали в зыбком равновесии, ожидая, когда же мэр Крович скажет «Я люблю тебя» и гадая, что после этого произойдет, или дело просто в том, что кусочек голубиного помета, за два столетия слежавшийся до прочности бетона, маленькой бомбочкой упал со стропил колокольни прямо в часовой механизм, — что бы ни послужило тому причиной, факт остается фактом: часы на соборе не пробили две четверти часа подряд. А потом то ли прошло напряжение момента и застывший механизм пришел в себя, то ли мощной пружине часов удалось наконец сокрушить кусочек голубиного помета, — так или иначе, когда часовые мастера — целая бригада — отдуваясь, залезли на колокольню, дабы определить, почему часы не бьют, они не обнаружили никаких неполадок. Через несколько минут после того, как мэр Крович удалился в свой кабинет, часы на моем соборе пробили одиннадцать именно тогда, когда должны были пробить. Агата раздвинула хризантемы, плотным кольцом окружавшие кофейник, достала пачку имбирного печенья и отправилась с ней вниз, в закуток Петера Ставо.