Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

class="p1">Ана замерла. За дверью раздались шаги. Она слышала, как кто-то приближается к дверям по плиточному полу. Медленные, неуверенные, но все же шаги. Эстер подбежала к ней, подхватила под руку. Ана посмотрела на нее. Слова Рут снова прозвучали в ее ушах: «Теперь она твоя дочь». И это правда. Что бы ни случилось с ее мальчиками, у нее есть Эстер. И все же как болит сердце…

– Мама?

Мир замер. В дверях стоял мужчина. Худой, взъерошенный мужчина средних лет. Но произнесенное им нежное, мягкое слово заставило ее вглядеться в его лицо – и в голубых глазах она разглядела сына.

– Брон!

Он бросился к ней, и Эстер отступила в сторону, чтобы он смог обнять мать. Ана чувствовала, как он поднимает ее, словно ребенка, и начинает кружить. Он снова и снова твердил:

– Мама! Мама! Мама!

Когда он наконец поставил ее на ноги, она протянула руку, чтобы коснуться дорогого лица. И тут из дома вышли еще двое мужчин. Они столпились вокруг Аны, а она всматривалась в их глаза, полные радости и любви. Ана вновь почувствовала себя молодой матерью.

– Сандер! Якуб! Вы здесь! Вы живы!

Радость переполняла ее хрупкое тело. Ей казалось, что она просто не выдержит такого счастья.

– Что с вами было? Где вы были? – Она обнимала сыновей одного за другим.

– Нас с Якубом отправили в концлагерь Маутхаузен-Гузен, – ответил Сандер. – Два года мы таскали камни – смотри, какие мы сильные.

Он согнул руку, и Ана увидела мышцы под тонкой кожей. Она знала, что сын не говорит ей всей правды, но понимала его. Для всего придет время. Теперь у них столько времени…

– Брон?

– Я был в Варшаве с… с…

Слова застряли у него в горле. Он опустил глаза, и Ана все поняла. Она смотрела в глаза старшего сына, так похожие на отцовские, и видела в них только печаль. Радость сменилась болезненной, мрачной тоской. Она вцепилась в руки сына.

– Папа не выжил?

– Мне так жаль, мама. Я старался уберечь его, честное слово, старался. Но он был таким смелым, таким отважным. Он был командиром, ходил на все собрания, строил планы восстания. Он возглавлял одну из первых групп, которая захватывала почтамт. Он так радовался… мы все радовались… Мы думали, у нас все получилось, мама. Нам казалось, мы взяли Варшаву.

Бронислав мрачно кивнул.

– Папа был там почти до самого конца. Он защищал Иерусалимские аллеи. Он сказал, что лучше умрет, чем снова сдастся. Но нацисты стали ходить из дома в дом, вытаскивать людей – мужчин, женщин, детей – и расстреливать их. Они убивали всех. Они убили тысячи людей, и нам нужно было что-то делать. Нужно было атаковать.

– Как он умер? – спросила Ана.

– Его убили с первого выстрела. Это была легкая смерть. Он сражался, а у них были пулеметы. В тот день погибли многие. Я должен был погибнуть… Я…

– Нет, Брон! Не говори так! Отец был бы счастлив, что ты выжил!

– Благодаря ему, мама. Я притворился мертвым и, когда немцы ушли дальше, выбрался из-под тел и подполз к нему. Он… он умер на моих руках.

– О, Брон…

Она протянула руки, и сын уткнулся головой, прижавшись к ней так сильно, что она почувствовала, как его тело содрогается от горя.

– Он был спокоен, мама. Он сказал, что Бог призвал его и он должен идти. Он сказал, что любил меня и всех нас. – Он посмотрел на улыбавшихся ему братьев. – А потом он сказал мне, что, как бы сильно он нас ни любил, тебя он любил больше всех на свете. Он сказал, что ты – самая добрая, самая смелая, самая красивая женщина в мире, и ваша свадьба – главное событие его жизни. Он сказал, что ему хватило бы и одного дня с тобой, но Бог подарил ему столько счастливых лет. Он умолял меня найти и позаботиться о тебе, а я не знал, как это сделать, и вот… и вот ты здесь. Прости, что я не с ним, мама. Мне так жаль, что я не с ним, но я позабочусь о тебе. Мы все позаботимся.

Он обнял Ану, и та снова растаяла от его близости. Бартек, ее дорогой Бартек погиб. Он с Господом нашим, но ее мальчики здесь, с ней. Горе переплелось с радостью в ее душе, и она уже не понимала, какое чувство ею управляет. Но она была здесь. Она была свободна. И, как и все остальные, отчасти была обязана этой свободой своему отважному мужу и его соратникам. Она должна быть стойкой и прожить жизнь, достойную их жертвы.

– Входи, мама, – Якуб потянул ее к дверям.

Она двинулась было за ним, но на ступенях обернулась.

– Эстер.

Девушка стояла и улыбалась, хотя Ана видела слезы на ее щеках. Похоже, больше радости без боли не будет.

– Входи, Эстер, – она протянула руку. Молодая женщина непонимающе смотрела на нее. – Входи, пожалуйста. Будь с нами, пока не найдешь своих родных…

– Нет, я не…

Она отступила, но Ана не могла этого позволить. Эстер говорила, что Ана сохранила ей жизнь в лагере, но и она сохранила жизнь Ане. И теперь старая акушерка не собиралась бросать подругу. Она оторвалась от сыновей, взяла Эстер за руку и ввела в дом.

– Ты помогла мне, Эстер, а я помогу тебе. Мальчики, – она подвела Эстер к сыновьям, – познакомьтесь с вашей новой сестрой, Эстер Пастернак. Эта женщина вернула меня к вам.

Эстер все еще медлила, но сыновья Аны без малейшего сомнения протянули ей руки:

– Добро пожаловать!

Глава тридцать четвертая. Апрель 1945 года

ЭСТЕР

Эстер свернула на Шрудмейскую улицу и медленно пошла вдоль длинной очереди тех, кто хотел зарегистрироваться в еврейском комитете. Она всматривалась в каждое лицо, как делала это каждый день уже две недели, надеясь хоть кого-то узнать. Пожилых мужчин и женщин было немного. Она не надеялась встретить отца или свекра, но возле каждого высокого мужчины сердце ее замирало – а вдруг это Филипп? Пока найти мужа ей не удавалось, но она продолжала поиски.

Обращала она внимание и на молодых блондинок. Через день после возвращения Ана послала Якуба в деревню к кузине Кристине, у которой пряталась Лия, но и Кристина и Лия пропали, а дом был снесен. Наверное, эсэсовцы выследили их и убили на месте или отправили в лагерь. Эстер знала, что ее сестру могли отправить в Аушвиц, и она могла погибнуть совсем рядом с ней, а она об этом даже не узнала бы.

А может, ей удалось бежать.

Эстер начала понимать, что она может до конца жизни не узнать, что случилось со всеми, кого она любила, и мысль эта была невыносима. Каждый день она приходила к очереди и вместе с другими ждала и искала в толпе знакомые лица. Ей повезло. Ана настояла, чтобы Эстер осталась в ее доме, и ей не пришлось искать жилье. И все же она чувствовала себя бездомной.

В Лодзи началась настоящая весна. Они прибыли как раз к цветению деревьев, как и обещал Франк. Каждое утро двор еврейского комитета освещало солнце, но это не радовало людей, отчаявшихся найти своих близких. Эстер обычно пробиралась по длинному коридору отдела репатриации, где на пробковых досках были приколоты записки, написанные самыми разными почерками: