Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

началась новая схватка, и Ане пришлось вновь заняться своим делом.

Все, кто мог ходить, вслед за Георгом выбрались из барака.

Наоми выскочила одной из первых, но Эстер остановилась возле Аны.

– Это они, Ана? Это освобождение?

Ана склонила голову, прислушиваясь.

– Похоже, да.

– Я боюсь, – прошепала Эстер.

Ана сжала ее руку.

– Если нам надо их бояться, – она рукой обвела истощенных, обессиленных женщин, – значит, мир действительно сошел с ума, и лучше туда не возвращаться. Пошли посмотрим…

Она с трудом поднялась. Пока Юстине ее помощь не требуется, так что можно посмотреть, что и как. Держась за руку Эстер, она заковыляла к двери, сделала несколько шагов по белому снегу и всмотрелась в даль.

Гигантские главные ворота были распахнуты. На территорию лагеря входили солдаты в советской форме. Красная армия пришла. Мужчины и женщины, шагавшие к ним по широкой центральной дороге, явно были потрясены увиденным. Широко распахнутыми глазами они смотрели на огромную территорию Биркенау, на бесконечные ряды бараков, заграждения из колючей проволоки, груды истощенных трупов – и на таких же истощенных мужчин и женщин, которые молили о помощи.

– Помнишь, как нас привезли сюда впервые? – прошептала Эстер, поворачиваясь к Ане. – Я тоже не могла поверить, что такое возможно.

Ана прекрасно помнила. Она помнила, как ее закинули в товарный вагон, как все ее тело болело от жестоких допросов в гестапо. Она помнила, как вагон набивали людьми, помнила свой ужас, когда в толпе мелькнуло милое лицо Эстер. Она помнила, как бедная Рут умирала на руках дочери, помнила долгую дорогу без еды и воды. Помнила, как они приехали сюда. В ад.

– Это освобождение? – повторила она слова Эстер, не в силах окончательно в это поверить.

Солдаты приближались к их бараку – Наоми, Георг и Таша кричали и из последних сил махали руками. Ана видела ужас на лицах солдат, видела их улыбки, когда они наклонялись к детям, выгребая из карманов все съестное, что могли найти. Они смотрели на женщин с нежностью отцов и братьев. Нет, мир еще не сошел с ума. Доброта все еще жива.

– Это точно освобождение, – подтвердила Эстер.

Они вновь посмотрели на ворота Биркенау – ворота были широко распахнуты, впервые за шесть лет.

– Мы сделали это, – сказала Ана, обнимая Эстер. – Мы все же сделали это!

– Да, – кивнула Эстер и крепко обняла Ану.

Они обнялись так крепко, что в какой-то момент Ане показалось, что ее тонкие ребра вот-вот треснут, – но ее это не волновало. Сквозь снег, ветер и веселые крики детей она услышала слабый голос Рут: «Теперь она твоя дочь». Ана упала на колени.

– Я сделала это, Рут, – прошептала она. – Я ее сохранила. Я сохранила Эстер для тебя.

– Ана? – Эстер потянула ее за руку. – Смотри, Ана!

Образ Рут померк перед глазами Аны, и она перевела взгляд на Эстер. Девушка указывала на въезжающие в ворота лагеря грузовики. За ними ехала скорая помощь, настоящая скорая помощь Красного Креста, которая везла не смертельный газ, а настоящую помощь больным. Эстер заплакала. Ана поднялась на ноги и снова обняла ее. Но тут раздался мучительный стон из барака, и они поспешили назад.

– Юстина!

Лицо роженицы покраснело, она стонала.

– Наверное, пора тужиться, – крикнула она сквозь стиснутые зубы.

– Похоже, пора, – согласилась Ана и с улыбкой бросилась к женщине. – Освобождение пришло, и твой ребенок хочет это видеть!

Глава тридцать вторая. 28 февраля 1945 года

ЭСТЕР

Эстер огляделась вокруг, не в силах поверить, что она снова работает в нормальной больнице. На прошлой неделе их перевели в Аушвиц-1, и они с изумлением смотрели на красивые кирпичные здания, ныне занятые Польским Красным Крестом, где была такая роскошь, как одеяла, матрасы и лекарства. Все было скромно, но в сравнении с лагерной жизнью в Биркенау это была настоящая роскошь. Эстер постоянно порывалась потрогать доставленные антибиотики – ей казалось, что она попала в будущее.

Два года она обходилась самым примитивным, как животное в клетке, и сумела выжить только благодаря духу товарищества и поддержки среди окружавших ее женщин. Вернуться к цивилизации было все равно, что опустить замерзшие руки в горячую воду: одновременно и наслаждение, и боль. Она постепенно начинала осознавать, чего была лишена в эти два года, и с осознанием приходил гнев.

Эстер стиснула кулаки, чтобы не начать колотить по стенам, и выглянула из окна. В бывшем лагере царила суета. Русские ушли на запад, чтобы окончательно добить немцев, и их сменили польские организации. Каждый день прибывали медики и добровольные помощники. Впервые за долгое время Эстер смогла постоянно говорить на родном языке. Резкий, лающий немецкий сменился мягким и нежным польским. Хотя Эстер была безумно благодарна всем, но ей страшно хотелось домой.

Дом! Где теперь ее дом?

Ей сказали, что Лодзь освободили. Стены гетто снесли. Люди пытались вернуть свои довоенные дома или занять новые, захваченные у бежавших немцев. В городе царил хаос. Живы ли их с Филиппом отцы? А если живы, то где они? Вернулась ли Лия? Вышла ли она замуж, как собиралась? Она вспомнила письмо Филиппа с новостями о сестре, и ее вновь пронзила боль оттого, что слова эти погибли в струях немецкого антисептика. Но война кончилась, и теперь она может найти самого Филиппа. Жив ли он? Вернулся ли в родной город? Ищет ли он ее? Как он узнает, где она?

Она улыбнулась. Он точно знает – на ступенях собора Святого Станислава, где шесть лет назад они обедали, не сводя глаз друг с друга. Она вспоминала тот момент, когда оглянулась и увидела сидящего на ступенях Филиппа. В длинных пальцах он крутил рассыпчатое печенье, а красивое лицо его морщилось от сосредоточенного изучения газеты. Тогда мир ее перевернулся, и это оказалось очень важным. К несчастью, перевернулся не только ее мир – большие силы перевернули мир остальной, и самым зловещим образом. Но одно Эстер знала наверняка: все, что у нее есть, – это их любовь и дочь, рожденная от этой любви. И она собиралась бороться за это, как только вырвется. Разговаривая с работниками, она понимала, насколько отрезана от жизни была в лагере. Жажда узнать хоть что-то о близких и дорогих людях была сильнее любого голода и сильнее ее мучила.

А еще Пиппа.

Имя дочери постоянно звучало в ушах Эстер и жило в ее душе. Она подходила к окнам, выглядывала из ворот во внешний мир. Эстер так никуда и не ушла – их перевезли за три километра, из Биркенау в Аушвиц-1. Хотя выехать из мрачных ворот женского лагеря было настоящим чудом, но больше она почти ничего не добилась. Где-то далеко жила ее дочь. Каждый раз, думая, как найти Пиппу, Эстер ощущала физическую боль.

– Сестра, вы мне поможете?

Эстер забыла о своих тревогах и повернулась к истощенной женщине на соседней кровати. Многим сейчас было гораздо хуже, чем ей, и она должна в первую очередь позаботиться о них. Но с каждым новым человеком, выходящим из ненавистных ворот, желание уйти отсюда становилось все сильнее. Вчера она видела, как Пфани в кружевах и мехах садится в машину польского офицера. Было совершенно ясно, чем она заслужила свободу, и все же Эстер ей позавидовала. Пфани заметила ее, ахнула и энергично замахала, словно они