Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

– Ну так ты едешь? – спросил Франк.

– Еду, – решительно ответила Эстер и поспешила к Ане.

На следующее утро, прямо на рассвете, они были на месте. Их тепло одели, им достались новые ботинки, в вещмешках лежали продукты от Красного Креста. Их набралось около тридцати человек. Они собрались – и машинально построились в шеренги, словно в лагере. Осознав это, они с неловкими смешками разошлись. Франк вывел их из Аушвица на главную дорогу.

Через несколько минут они, не сговариваясь, остановились и оглянулись. Эстер вздохнула. Биркенау, где они с Аной провели два жутких года, уже скрылся из виду, но мрачные постройки главного лагеря были столь же мрачными. Эстер знала, что душа ее навсегда изменилась из-за ужасов, пережитых в этом невообразимо страшном месте, созданном нацистами. Их называли счастливчиками – ведь они выжили. Да, это было так, но назвать это счастьем было трудно. Эстер даже не чувствовала себя по-настоящему живой. Она напоминала себе пустую раковину, которая некогда была полна жизни.

– Будьте вы прокляты! – крикнул Франк, глядя на темные низкие бараки.

Спутники его поддержали и повернулись спиной к этому аду. Измученным, истощенным людям предстояла долгая, тяжелая дорога.

Часть третья. Лодзь

Глава тридцать третья. Март 1945 года

АНА

– Лодзь!

Ана услышала крик тех, кто находился в голове их жалкого каравана, и высунулась из фургона. Эстер уже несколько дней назад убедила ее продолжить путь в повозке. Путь занял шестнадцать дней, и большую часть она прошла пешком. Но бедные старые кости в конце концов воспротивились, и Эстер сумела настоять на своем. Она уговорила Франка разместить Ану в багажном фургоне, где лежали скудные вещички путников и запасы, предоставленные Красным Крестом. Ане было неловко, но она была счастлива. Большую часть дня она спала, привалившись к стопкам одеял. Мерный ход лошади ее усыплял. Странным образом она вновь почувствовала себя ребенком. Ей почти не хотелось приезжать в родной город. Ее пугало то, что она может увидеть. Но, выбравшись на свежий воздух, она увидела восторженное лицо Эстер.

– Мы добрались, Ана! Мы дома!

Ана заставила себя сесть и огляделась вокруг. Она была поражена – за два года она успела забыть, насколько велик Лодзь – и насколько красив. Она никогда не считала город особенно красивым, особенно в сравнении с Варшавой. Но после двух лет, проведенных в окружении одинаковых бараков и колючей проволоки, ей показалось, что перед ней самый роскошный и богатый город земли. Они вошли на Петрковскую улицу, и Ана с восторгом смотрела на чудесные дворцы промышленников прошлого века – особняки с элегантными портиками и большими окнами по-прежнему гордо стояли вдоль центральной улицы. Ана видела внутри людей – горничную, смахивающую пыль, мужчину за столом, девочку с книгой… Все эти повседневные занятия казались им абсолютной экзотикой.

– Это так… так…

– Нормально, – закончила за нее Эстер. – Восхитительно, невероятно нормально!

Она протянула подруге руку, и Ана вцепилась в нее. Эстер пошла рядом. Жалкий караван продвигался еще медленнее, чем во время долгого и тяжелого пути по польской глубинке. В какой-то момент они думали, что добраться до цели не удастся, но сейчас всем казалось, что они никогда не покидали родной город. Бомбардировки не затронули Лодзь, город почти полностью сохранился – и стал даже краше. Нацисты отлично умели строить, когда им это было нужно. Ана увидела несколько потрясающе красивых новых зданий. В душе вскипел гнев – Ане захотелось выскочить из фургона и покрыть эти безупречные новые стены кроваво-красной краской, но потом она напомнила себе, что теперь эти здания принадлежат им.

Несчастная Польша была захвачена, но не сдалась. В дороге они слышали множество удивительных историй. Добрые женщины выносили им хлеб и суп и даже – в это невозможно было поверить – печенье и торты. Пока путники ели, женщины сидели рядом, расспрашивали про лагерь и рассказывали о своих мужчинах, которые отправились служить в польские полки под британским или советским командованием. Все они еще сражались, продвигались к Берлину, где Гитлер продолжал командовать своими войсками, несмотря на то что количество их резко сократилось перед лицом наступающих армий всего мира.

– Мы возьмем его, – говорили все, когда путники поднимались с весенней травки и отправлялись дальше. – Мы возьмем его ради вас.

Путники благодарили, старались улыбаться, но после каждой встречи становилось ясно, что им никогда и никому не объяснить пережитого в полной мере. Они рассказывали, как спали на деревянных нарах – по пятнадцать человек на одной полке. Они описывали голод, леденящий душу холод, унижение бесконечных поверок, жестокость охранников и, конечно же, ужас огромных газовых камер и дым от сжигаемых человеческих тел, днем и ночью поднимавшийся над крематориями. Это было какое-то бесконечное проклятие. А люди слушали, ахали, говорили «как ужасно» – и говорили это искренне. Но понять они не могли. И, наверное, это было хорошо, но все же больно.

– Вы же даже не еврейка, – говорили Ане, словно это имело значение, словно только еврейский народ был предназначен для страданий.

Никто не должен переживать такие ужасы, как пережили они в концлагерях нацистов. Ана смотрела на оживленный Лодзь, на людей, которые считали мучением двадцатиминутное ожидание трамвая под снегом, и боялась, что никогда уже не сможет вернуться к нормальной жизни, если нормальная жизнь вообще для нее существует.

Несколько дней назад они встретили супружескую пару, бежавшую из Варшавы. Ана кинулась к ним, пытаясь узнать хоть что-то, но люди эти замкнулись и сказали, что им невыносимо говорить об этом. Из того малого, что они сказали, Ана поняла, что в Варшаве вспыхнуло восстание в надежде на быстрый подход советских войск, но те так и не пришли. Поначалу все шло успешно – поляки захватили большую часть города и разрушили гетто, но осада, которая должна была длиться несколько дней, затянулась на несколько недель. В конце концов голодные, измученные болезнями люди вынуждены были снова сдаться немцам.

Это был двойной удар. Враги в полной мере дали волю своему садизму. Они отправляли в лагеря всех подряд – и евреев, и неевреев. Этой семье вместе с немногими другими удалось бежать, когда их поезд застрял на путях, – они сумели выломать доски и выбраться из вагона. О Бартеке и Брониславе они ничего не знали, но сказали, что погибли очень многие. Но сам факт, что этим людям удалось бежать, вселил в Ану надежду, и она изо всех сил цеплялась за нее.

– Как мы найдем наши семьи? – спросила она у Эстер, сидя в фургоне и с отчаянием рассматривая людей, спешащих по улицам.

– Мы поможем.

Ана подскочила, оглянулась и увидела, что к ним спешат какие-то люди в черных костюмах и широкополых шляпах евреев-хасидов. Пейсы обрамляли их бородатые лица. Они казались видением из прошлого.

– Как? – осторожно спросила она.

– Есть много способов, – ответили ей. – Мы занимаемся этим с момента освобождения. Центральный комитет польских евреев в Лодзи помогает тем, кто возвращается домой. Вы были в концлагере?

– Аушвиц, – ответила Эстер, и они растерялись.

– Значит, вы – живое чудо, – евреи низко поклонились женщинам.

Ана заметила странное выражение на лице подруги.

– А вы тоже? – спросила