Зимняя мантия - Элизабет Чедвик (Англия)

– Между нами никогда не было близости, – тоскливо произнесла Матильда. – Как она сказала, я дочь своего отца, и одно это непростительно, с ее точки зрения.

– Это она должна измениться, не ты. Теперь ты здесь хозяйка, теперь тебе надо заботиться о людях. Ты мне нужна не как украшение, а как настоящая жена и помощница. – Он притянул ее к себе и поцеловал, – вся прислуга графини ахнула.

Симон поднял голову и взглянул на них.

– Те из вас, кто желает следовать за своей госпожой, вольны это сделать, – объявил он. – Те же, кто хочет остаться, могут остаться. – Он обнял Матильду за плечи, и они удалились, оставив их размышлять.

Пока Симон говорил с рыцарями, Джудит схватила сестру за руку.

– Так это правда? – прошептала она. – Что вы поженились?

– Правда.

Джудит подняла руку Матильды, разглядывая кольцо.

– Он сказал, оно римское и очень редкое, – объяснила Матильда.

Джудит взглянула через плечо, чтобы убедиться, что Симон не слышит, и спросила:

– Ну и как?

– Что – ну и как?

Джудит шутливо толкнула ее.

– Сама знаешь… Сибилла говорила правду?

Матильда хихикнула.

– Не уверена, что мне можно рассказывать тебе, – заявила она. – Но если ты настаиваешь, то я должна сказать, что Сибилла была сдержанна.

Глаза Джудит сверкали от любопытства.

– Больно было?

– Выдержать можно, – ответила Матильда и вспомнила, что выдержать труднее наслаждение, ту алхимию чувств, которая возникает между мужчиной и женщиной и меняет все вокруг. Она не могла объяснить такое сестре, лишь улыбнулась и сжала ее руку.

– Мое сердце переполняет счастье, – призналась она. – Я не могу притворяться расстроенной, хотя мне хотелось бы, чтобы обстоятельства были иными.

– Ты о маме? – Джудит закусила полную губку, – Я… я не хочу ехать с ней, – призналась она. – Когда господин Симон сказал, что я могу остаться, я обрадовалась… а потом мне стало стыдно, что я обрадовалась.

Матильда обняла сестру.

– Я так же думаю. И далеко мы бы с ней не уехали, ничего бы из этого не вышло. Симон послал бы своих людей, мы бы и мили не проехали. Больше скажу: он нас бы из ворот не выпустил.

– Ты об этом думала, когда шла к нему? – В голосе Джудит звучали восхищение и легкая зависть. – Лучше жить по его правилам, чем по материнским?

Матильда взглянула на свои руки, потом на молодого мужа.

– Нет, – тихо сказала она, – я пошла, чтобы вернуть плащ. И он стал моей брачной постелью.

Нортгемптон, ноябрь 1087 года

Холодный ветер бил в стены особняка. Внутри было темно, все ставни закрыли, чтобы уберечься от плохой погоды, и свет проникал только через узкие окна у потолка в зале.

Матильда подошла к кровати, на которой лежал Симон. Холод, сырость и постоянные переезды разбередили старую рану. Нет, он не жаловался, но после двух месяцев брака Матильда стала лучше понимать язык его тела. Это было нелегко – слишком он был скрытен. Он либо шутил, либо молчал. Он контролировал себя не хуже ее матери, только не было в нем ее холодности.

Она уже знала, что больше всего он не любит долго оставаться в одном помещении. Он отказывался лежать в постели дольше, чем требовалось для того, чтобы выспаться или заняться с ней любовью. Она уже привыкла, что случиться это может где угодно – в конюшне, под деревом в лесу, в ее саду, не только в постели.

Сегодня скверная погода загнала их под крышу, и oна настояла на том, чтобы натереть ему ногу мазью, изготовленной из трав, растущих в ее саду.

– Я должен быть на стене, – возражал он.

Матильда подобрала юбки и забралась на постель, при этом продемонстрировав ему часть бедра.

– Зачем? – спросила она. – Там больше никого нет. Да, люди работают и в дождь, но не в такой ледяной. Один день ничего не изменит.

Он нахмурился.

– Но один день может превратиться в два, потом в три, четыре. Я пообещал королю, что потороплюсь превратить это место в крепость для защиты города. Я хотел бы сообщить ему, что за неделю многое успел.

– Так и будет, но не следует надрываться, ты можешь заболеть, тогда вообще не о чем будет сообщать. – Сев на него верхом, она принялась растирать ему ногу. На ней образовался уродливый нарост как раз в месте перелома. Она знала, что нога мучает его сильнее, чем он говорит. К вечеру особо хлопотного дня она замечала напряжение в его лице, походка его становилась более неровной и тяжелой. Предложив отдохнуть, она слышала в ответ, что он не инвалид. Если же она продолжала настаивать, он замыкался в себе и не разговаривал с ней.

Она сильными движениями втирала мазь ему в ногу. Комнату наполнил аромат трав. Она почувствовала, как он расслабился. Веки его отяжелели, но глаза не закрылись.

Сильный порыв ветра ударил в ставни. Он просунул руку ей под юбку и стал нежно гладить ее бедро. Матильда вздрогнула, когда рука поднялась выше.

– Боюсь, – лениво пробормотал он, – что, пытаясь облегчить мне боль, ты делаешь только хуже.

– В самом деле?

– Правда, значительно хуже. – Он положил ладони ей на ягодицы и приподнялся, одновременно задирая свою тунику. – Теперь затвердело в другом месте, и если ты мне не поможешь, я сойду с ума.

Она обнаружила, что он уже огромен, тверд и в полной готовности. Он заполнил ее таким жаром и силой, что ей показалось, она сидит на раскаленной головне. Мать пришла бы в ужас, узнай она об их занятии любовью средь бела дня, когда любой мог войти, но Матильде это было безразлично. День был не из числа тех, в которые священники запрещают плотские утехи, а если она и согрешила, то покается позже.

Какое-то время в комнате не было слышно ничего, кроме их тяжелого дыхания. Затем Матильда откинула волосы с лица и хихикнула.

– Ну, спасла я тебя от сумасшествия? – спросила она.

Он хмыкнул.

– Нет, я совсем потерял разум. – Он ласково провел рукой по ее телу.

– Думаю, этого недостаточно, чтобы лишить тебя разума, – улыбнулась Матильда. – Скорее мне грозит такая опасность.

Когда они отдышались, Матильда сказала:

– Только представь себе, если бы ты женился на моей матери. – Эта мысль посещала ее в неподходящие моменты – обычно такие, как этот. Джудит удалилась в свой монастырь, и они редко говорили о ней, но ее тень все еще витала в Нортгемптоне.

Он пригладил ей волосы и поцеловал в ямочку на горле, все еще в розовых пятнах от любовного экстаза.