Мэри Роуз - Шарлотта Лин

— А если они загноятся?

Ей показалось, что он вздрогнул.

— Тогда придется их осторожно вскрыть, — с трудом произнес он. — Он ведь не один в целом мире, у него есть вы и мастер Саттон. Признаться, я никогда не был знаком с человеком, у которого были бы такие друзья.

Фенелла решила больше не говорить об этом.

— Что вы будете делать в Риме, доктор Кранмер?

— Я вхожу в состав посольства, которое должно еще раз изложить Папе Клименту дело короля.

— А если он откажется аннулировать брак?

Кранмер замялся.

— Может быть, тогда королю придется пойти своим путем одному, — произнес он. — Его совесть перец Богом превыше всего.

Что произойдет, если Генрих Английский не отступится от своего пути? Пойдет ли император войной на остров? Фенеллу охватил страх. Она больше не могла отпустить на войну мужчину, который находился за этой дверью и боролся за собственное достоинство. Она больше не могла рисковать его жизнью. Но именно этого он захочет: снова отправиться на войну, снова попытаться выжечь загноившуюся рану, которая не поддается излечению овечьим пометом.

Не успела она опомниться, как Кранмер сотворил над ее макушкой крестное знамение.

— Я попрошу Господа не оставлять вас, — улыбнулся он. — А мисс Болейн еще раз напоминает о том, что она с удовольствием придет вам на помощь, если потребуется.

— Я все еще не понимаю почему, — призналась Фенелла.

Он на миг задумался.

— Жизнь при дворе обрекает на одиночество, — произнес он, помолчав. — Кроме того, разве не радуется каждый из нас, встречая человека, которому просто можно доверять?

— И этого человека она нашла в лице Сильвестра? — Фенелла подняла взгляд. — Что ж, это я прекрасно понимаю.

— Я тоже, — ответил он.

С того дня Энтони стал есть самостоятельно. Она приносила ему воду, чтобы он мог умыться и постричь бороду, и однажды застала его за тем, что он пытался стоять на раненой ноге. Она не держала его вес, подламывалась, и ему повезло, что он успел ухватиться за кровать, а не ударился о каменный пол головой и плечом.

— Ты с ума сошел? — Фенелла кинулась к нему, нежно встряхнула, а затем прижала к себе. — Дай себе время. Кому и что ты снова пытаешься доказать?

От его взгляда сердце сжалось. Она ждала чего угодно — раненой гордости, гнева, но только не такой бездонной грусти.

— Присядь! — прикрикнула она на Энтони, указала на постель, грубо подняла его. Затем вышла из комнаты, обыскала дом сверху донизу, пока не нашла то, что искала.

Вернулась назад, бросила ему на колени находку.

— Вот тебе, глупый, упрямый человек. Ты не можешь ходить, и еще долго не сможешь — не потому, что ты слабак, а потому, что тебя пять лет держали в дыре прикованным к свинцовому шару. К тому же ты истощен до предела! Дай своим несчастным ногам покой, не пытайся срочно гнать их покорять гору. Пешком ты и так никогда не блистал, Энтони. Вот, изрисуй всю бумагу в доме своими кораблями.

Он удивленно поглядел на нее, и она поняла в этот миг, как сильно любит его, настолько сильно, что ей пришлось срочно уйти, чтобы Энтони не принял внезапно нахлынувшее на нее чувство за жалость. Следующие несколько часов он был предоставлен самому себе и провел время с бумагой и углем для рисования, а она играла два ужасных часа в шахматы с Сильвестром.

Когда стемнело, она вернулась к нему. Он лежал, как обычно, спиной к двери. Бумагу и уголь он положил у края кровати. Фенелла легла рядом с ним и уснула.

В какой-то момент, проснувшись ночью, она обнаружила его голову у себя на плече, он прижимался к нему щекой. Он спал мирно, как иногда бывало у канала, когда их окутывал аромат тимьяна. Она обняла его, и он издал какой-то негромкий звук, не болезненный, а довольный. Фенелла почувствовала, как счастье волнами струится по ее телу, она лежала и наслаждалась этим ощущением.

На следующее утро она рано пошла за водой, а когда вернулась, он сидел на постели, обернув бедра одеялом, торс его был обнажен, повязки сняты. Фенелла не испугалась. Он поднял голову, на глаза упала черная прядь.

— Фенхель, — произнес он, и голос его был хриплым от тоски.

Мгновение спустя она уже лежала в его объятиях.

В ту ночь он любил ее. Обвивал ее бедра здоровой ногой, утолял голод своими руками, покрытыми корочкой заживающих ран. В истощенном, измученном теле она узнала своего прекрасного мужчину, с которым они бесились под ивой и на ветвях черешни. Сначала его пальцы, а затем губы ласкали внутреннюю сторону ее бедер, пока она не начинала извиваться под его руками.

Она истосковалась по его острому уму, его злому чувству юмора, его манере разговаривать с ней так, как разговаривают друг с другом только мужчины. Он был второй половиной ее мира, и она тосковала по его теплу и улыбке, которые не знал никто, кроме нее и Сильвестра. Может быть, она грешница, испорченная баба, потому что тосковала по его любви больше, чем по всему остальному?

«Если ты поцелуешь меня еще раз туда, где я совершенно беззащитна, если ты еще раз погладишь меня там, между ног, у меня взорвется счастье». Но для этого было еще слишком рано, он должен был получить хотя бы половину счастья!

— Энтони, я хочу, чтобы ты был во мне! — воскликнула она и обхватила его голову, чтобы притянуть к себе.

Он высвободился, поднял взгляд.

— Нет, — с грустью произнес он. И не успела она помешать ему, как он продолжил любить ее руками и губами, и внутри у нее все взорвалось — от счастья и грусти одновременно.

В следующие ночи он любил ее так же, всякий раз, когда она ложилась с ним. Один раз она попыталась поговорить с ним об этом.

— Позволь мне тоже любить тебя, Энтони. Позволь мне поделиться с тобой своим счастьем.

— Нет, — ответил он, и на этом тему закрыли. Все равно он говорил только «да» или «нет», а еще ее имя, да и эти три слова произносил настолько редко, словно их нужно было экономить. Лишь один раз, когда после акта любви она гладила его грудь, он произнес целую фразу:

— Злись на меня, Фенхель, — сказал он. — Я не следил за штукой, которую подарил тебе.

— Боже мой! — воскликнула Фенелла. — Как же ты мог это делать и как я могу за это на тебя злиться?

Он пожал плечами и снова замолчал. Его тело замерло у нее в руках.

Однажды ночью Фенелла собрала все свое мужество в кулак, опустила руку ему между ног и выяснила, что то, что она хотела, невозможно. Твердый член, который когда-то так напугал ее, прежде чем Энтони научил ее любви, поник. Когда она решила погладить его, Энтони оттолкнул ее руку.

Этим ужасом Фенелла не могла поделиться даже с Сильвестром. Гнев и боль пробудили в ней решимость: «Я выясню, что с тобой случилось. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что сломало в тебе эту силу». Но сначала нужно было позаботиться о том, чтобы выздоровели остальные его части, чтобы он набрал вес и в некотором роде вернулся к жизни.