Запрещенный Союз – 2: Последнее десятилетие глазами мистической богемы - Владимир В. Видеманн

К весне 1986 года бульшая часть нашей компании достигла поставленной цели: нужные люди были найдены, документы оформлены, ходатайства о выезде поданы. Нашим культовым местом стал особняк загса на Петровской набережной и в еще большей степени — каменные маньчжурские львы у самой воды. У этих зверей неоднократно совершались водочные возлияния в знак освобождения от советской кармы. Даже чисто юридически мы теперь имели намного больше прав, чем обычный гражданин СССР. Например, при наличии иностранной супруги позволялось иметь при себе валюту, отовариваться в «Березке» и без проблем заходить в любые интуристовские гостиницы. Первое время было очень странно сидеть где-нибудь в валютнике «Европейской» и спокойно заказывать дринки по-русски, не кося под термолая или стейтса[161]…

Улетел, махнув серебряным крылом, в Вену Кирилл. Его старая подруга, безбашенная Люда, отправилась в Люксембург. Сокола ждал Гамбург, Татьяну с Верой — Лондон, ну а мы с Ириной собирались осмотреть останки доколумбовых культур Южной Америки. Практически в этом же сезоне сделали себе документы в Штаты Кэт и Тийна, выйдя замуж за отъездных советских диссидентов. И даже Иван Федорович получил разрешение на выезд в Израиль. В сущности, все, кто из наших хотел уехать, добились своего. Единственным исключением стал Леонид. Его семья наконец-таки нашла однофамильцев в ФРГ и уже получила разрешение на выезд, Леня активно паковал чемоданы, но судьба распорядилась иначе… Он утонул, купаясь в карьере со своей подругой-татарочкой: нырнул и не вынырнул, а когда достали — было слишком поздно… Memento mori[162].

Однажды я совершенно случайно посмотрел по телевизору передачу «Человек и закон», которая оказалась посвященной делу Мирзабая — Абая, обвинявшихся в убийстве известного ташкентского киноактера Талгата Нигматулина. Об этом инциденте мне тогда уже доводилось кое-что слышать, но здесь представилась возможность многое увидеть собственными глазами. Зал суда, лица обвиняемых, судебная хроника и видеоархивы. Вот показывают Султан-Бобо, священный хауз. В него с разбегу прыгает резвящаяся компания: Мирза, Абай, с ними еще несколько человек…

В целом криминальная эпопея бирунийской пары сводилась к следующему. Покрутившись достаточно вокруг Мирзы с Абаем, некоторые литовские мюриды худо-бедно смекнули, что последний им просто парит мозги, и стали постепенно отходить от его чуткого руководства. В это же самое время московская группа пыталась пробить для Абая столичную прописку и прочие халявы типа должности директора в так называемом Институте развития человека, который должен был открыться под крышей авторитетов из Академии наук. В этой ситуации литовский бунт был совершенно ни к месту, и Абай поехал на разборку в Вильнюс. Там его не хотели принимать, но когда подъехал Мирза, то встреча сторон состоялась.

Между тем Мирзу в этой компании продолжали считать «специалистом» чуть ли не вынужденно, ибо без него вся тусовка лишалась концепции и мистической легитимности одновременно. Абай же все чаще давал понять, что уже не он ставленник Мирзы, как изначально предполагалось, а Мирза — его. «Ученик превзошел учителя» — так теперь гласил официальный лозунг новой школы. Мирза ничего против такого пиар-хода не имел. «Космос большой», — отвечал он на все каверзные вопросы.

Теперь Абаю требовалось жестко подавить оппозицию. И добился он этого не посредством тайных магических козней, как можно было бы ожидать, нет; подход у него был вполне материалистический: он действовал прямо-таки по-сталински, не позволяя никому распредмечивать проблему. По свистку хозяина из Москвы прибыла группа клин-гонов[163] во главе с научным сотрудником НИИ мировой экономики и социализма Вострецовым. Эта зондеркоманда сразу начала терроризировать отступников избиениями, разбойными ограблениями и погромами квартир. Все в ужасе попрятались по щелям, каждый ожидал ночного звонка в дверь.

Абай вызвал в Вильнюс и Талгата — старого приятеля Рыжего по ВГИКу, — который занимался карате-марате и очень интересовался мистической стороной вопроса. Абай зацепил его на этом интересе и начал эксплуатировать. Талгат демонстрировал сверхъестественную преданность, рабски служа мастеру и идее космического всезнания. Устраивал социальные контакты, пиарил бирунийскую пару в кинобизнесе, наконец, тысячами платил Абаю «за обучение». Однако в Вильнюсе мочить схизматиков отказался. Это уже было больше, чем бунт, — это была революция!

Подавив оппозицию — во всяком случае, продемонстрировав ей who is who, — Абай решил взяться за Талгата. Поздно вечером он в сопровождении зондеркоманды научного сотрудника НИИ мировой экономики и социализма явился на квартиру, где находился отступник. Тут же были Мирза и литовские хозяева. По приказу Абая клингоны набросились на Талгата, но тот воспринимал все происходящее как очередной урок, который нужно пройти до конца в смиренной покорности. Гуру всегда прав! Талгат не сопротивлялся. Абай заставил включиться в процесс даже Мирзу. Мирза, пнув Талгата пару раз, тем самым засвидетельствовал свое подчинение репрессивному авторитету Абая, который, по сути дела, рвался позиционировать себя в роли деспота-абсолютиста. В результате многочасового избиения, длившегося до самого утра, Талгат погиб. Команду взяли, судили. Абай получил пятнадцать лет строгача, Мирза — двенадцать, Вострецов — тринадцать, клингонам дали поменьше, но времени подумать у них все равно хватило.

Не могу сказать, о чем думал сам Абай, умирая на тюремных нарах от туберкулеза: о Боге, душе, мире или каких-нибудь людях, может быть, о Талгате. На примере бывшего ученика он мог видеть, как человеку, следующему высшими путями, следует смирять себя перед судьбой, помня заветы древних мудрецов: «Совершенномудрый не действует там, где действует Небо». Интересно, пытался ли Абай представить себе, о чем были последние мысли Талгата? Понял ли тот истинную сущность Абая или же до конца почитал его за гуру?

Есть такая японская притча. Один Простец решил найти себе учителя, чтобы тот показал ему путь на небо. Во время этих поисков он наткнулся на Хитреца, который решил использовать наивное рвение Простеца. «Я покажу тебе путь на небо, если ты согласишься двадцать лет на меня бесплатно работать», — предложил Хитрец. Простец с радостью согласился. И вот пашет он, пашет, но постепенно приближается время «расплаты». Хитрец начал задумываться, как же ему избежать разоблачения. Ужесточает и ужесточает условия труда, в надежде что Простец надорвется и отбросит копыта: нет человека — нет проблемы. Но тот как двужильный — ничто его не берет. Вот упорный! Наконец настал конец срока. Хитрец недобро так посмотрел на Простеца и говорит:

— Ну вот, пришло время расчета. Теперь я покажу тебе путь на небо. Залезай на дерево!

Простец с готовностью полез на ствол высокой сосны.

— Лезь выше, на самый верх! — кричит ему снизу Хитрец.