Третья сторона - Макс Фрай

Вернувшись домой, понял, что оставаться тут невыносимо. Так страшно и муторно – хоть прыгай в окно. Но это было бы совсем глупо. Вышел на улицу, взялся за телефон. На городских сайтах недвижимости оказалось неожиданно много предложений. Часа полтора спустя уже смотрел комнату неподалёку, в Старом городе. Ничего хорошего, и цена явно завышена; ладно, что тут поделаешь, разгар туристического сезона. На первые несколько дней сойдёт.

Через неделю нашёл чистенькую однокомнатную квартиру-студию, тесную, как пенал, зато дешёвую и прохладную – первый этаж, северная сторона. В любом случае, задерживаться в этом городе он не собирался. Мамина квартира уже была выставлена на продажу; ответственная за сделку риелтор Мария уверяла, что найти покупателей будет легко: район прекрасный, цена не завышена, а ремонт любой новый владелец всё равно будет делать по своему вкусу, незачем хлопотать.

Оставалось что-то решить с картинами покойного Ры Вольховского. Отдавал себе отчёт, что сбежал не из дома как такового, а именно от них. Сжечь в камине рука не поднималась. Решил взять напрокат машину и вывезти всё это чужое художество за город. В любом направлении, здесь везде лес, а нам того и надо. Унести картины куда-нибудь в чащу, как можно дальше от всех дорог, сколько хватит сил оттащить от машины, оставить там, вернуться в город, и всё. И всё.

Каждый день обещал себе: «Завтра, в крайнем случае, послезавтра», – и снова откладывал ликвидацию картин на потом. Некоторые поступки требуют решимости, превосходящей обычную человеческую, где ж её взять. Но тут ему неожиданно повезло: пока отсыпался в съёмной каморке, квартиру обокрали. То есть натурально, пришли какие-то добрые люди и вынесли из дома все картины чёртова Вольховского, присовокупив к ним шкатулку с маминой бижутерией и оставшееся от бабки столовое серебро. И на здоровье, пусть им будет впрок.

В полицию заявлять, конечно, не стал – не приведи боже, поймают вора, вернут краденое добро, и таскайся с ним потом по лесным чащам, скрипя зубами от растущего с каждым шагом ужаса, ну уж нет.

Когда шёл из офиса риелторской конторы, не столько довольный, сколько обескураженный простотой оформления сделки и тем восхитительным фактом, что дело завершено, мамина квартира продана, можно убираться из этого города ко всем чертям, встретил на перекрёстке бывшую одноклассницу Светочку, не узнать её было невозможно, совершенно не изменилась, во даёт.

Светочка была миниатюрной блондинкой, из тех, о ком бабушка говорила: «мелкая собачка до старости щенок». И правда, до сих пор выглядела совсем юной, пока не подойдёшь поближе. Впрочем, даже поближе тоже вполне ничего.

У маленькой Светочки было большое сердце, исполненное если не любви, то искреннего сочувствия ко всем, в школе её называли только уменьшительным именем, как младшую, однако за советом и утешением девчонки всегда бегали именно к ней, даже классная руководительница, устав от ежедневных забот, жаловалась Светочке, которая всегда ухитрялась вовремя подвернуться под руку, на чужие горести у неё было чутьё.

Сам-то он никогда Светочке не жаловался – с чего бы, да и на что? Просто одно время ухаживал за её подружкой Рутой, тогда и узнал про Светочку и про других девчонок. Думал, они все примерно одинаковые, а с Руткиных слов выходило, чуть ли не с разных планет. Полезное, кстати, оказалось знание; впрочем, сейчас не о том речь. Просто о Светочке он помнил только хорошее, поэтому, наверное, и решил поздороваться. К кому-то другому вряд ли стал бы подходить.

Светочка тоже обрадовалась встрече, ну или просто вежливо сделала вид; так или иначе, сказала, что у неё есть полчаса, можно где-нибудь присесть, выпить кофе и хоть немножко поговорить.

Не стал рассказывать о смерти матери. Боль от этой утраты ушла, пока рисовал картины Вольховского, но боль дело такое, всегда может передумать и вернуться, лучше не давать ей лишнего повода. И не лишнего тоже. Никакого не давать.

Рассказывать о себе вообще ничего не хотелось, отделался парой общих фраз, так что Светочке пришлось трещать без умолку, за двоих. Она, впрочем, была не против, с явным удовольствием рассказывала о муже-лётчике и щенке маламута, недавно купленном для сыновей. Потом перешла к общим бывшим одноклассникам, вспомнила одного, другую, третью, вдруг пригорюнилась: «Слушай, ты же, наверное, не знаешь, наша Магда прошлой осенью умерла, вернее, погибла, страшная была авария, такой ужас, вот и первая смерть в нашем классе, я думала, это случится когда-нибудь очень нескоро, а она…»

Перебил: «Погоди, почему первая? А как же Вольховский?» Светочка сделала большие глаза, нахмурилась: «Как, и он?! Что случилось? Я его и правда лет семь не видела, он, вроде бы, в Норвегию уехал, или в Швецию, точно в одну из северных стран, у него картины там хорошо продавались, и…»

Боже, какая может быть Норвегия. Что за чушь.

Начал было: «Погоди, он же умер сразу после выпускного вечера, говорили, что от наркотиков, и ты сама…» Хотел напомнить: «Ты же сама ходила на его похороны с Руткой и кем-то ещё», – но на этом месте Светочка его перебила: «Ай, точно! Вспомнила, были какие-то дурацкие слухи, я даже сперва поверила, не знаю, кто такой ужас выдумал и зачем – ты об этом? Забудь, семь лет назад наш Вольховский был жив, здоров и ужасно доволен предстоящим отъездом, это факт».

Не стал с ней спорить, конечно. А кто бы стал. Сказал: «Ну и слава богу», – посмотрел на часы, схватился за голову: «Извини, мне пора». И торопливо пошёл по улице, стараясь не побежать.

Я хочу рассказать про Дрангра; первое «р» в этом слове звучит робко, вкрадчиво, зато второе грохочет как гром. «Дрангра» – не персональное имя, скорее название бесконечно огромной стаи, все члены которой суть одно вечно голодное существо. Впрочем, неважно – имя, название; Дрангра и Дрангра, лишь бы не отозвалось и не пришло.

Дрангра приходит к человеку вместо любви, оно состоит из широко распахнутой пасти и нежности; из-за нежности, собственно, ей обычно все верят, обмануться и правда легко, особенно поначалу, пока Дрангра ведёт себя осторожно, и свой единственный вечный вопрос: «Чем меня будут кормить?» – произносит так тихо и неразборчиво, что кажется, будто тайный голос внутри нас шепчет: «Люблю, люблю».

Дрангра следует ловить в одиночестве, в одежде с зашитыми прочной ниткой карманами, с закрытым ртом, зажмуренными глазами, туго забинтованными руками, чтобы ничего нельзя было ухватить. Голову Дрангра сносят деревянным мечом, подожжённым, но не горящим, а тлеющим, рубят столько раз, сколько понадобится, обычно – долгие годы, изо дня в день.

Я хочу рассказать про Шьюхх; на самом деле, в конце надо писать не две, а тысячу тысяч «х», этот звук тянется почти бесконечно, делается всё тише и тише, пока не становится неразличимым, но ещё некоторое время после этого тянется, навевая уныние – такой уж у них язык.

Шьюхх приходит к человеку вместо здравого смысла, точнее, люди сами приходят к Шьюхх. Шьюхх подманивает жертву ясным сиянием связки фальшивых ключей от восхитительных тайн, а подманив, оглушает ударом простых объяснений, отнимает подлинный смысл, суёт его в свою вонючую пасть, уныло хохочет, а всё, что осталось от вопрошавшего, прогоняет вон.