Третья сторона - Макс Фрай

Перебил её, не дослушав:

– Спасибо, но комнату убирать не нужно. – И положил на кухонный стол большую загорелую руку раскрытой ладонью кверху. – Давайте ключи.

Проводил её до входной двери, как хозяин гостью. Маржана была сама не своя, но всё-таки нашла в себе силы сказать:

– Если что-то пойдёт не так – кран сломается, дверь заклинит, кто-то из жильцов будет шуметь – звоните с десяти утра до десяти вечера, велика вероятность, что смогу сразу прийти. Я здесь рядом живу, в этом же подъезде.

– В подвале? – совершенно серьёзно спросил Гест. Даже не улыбнулся.

– Да почему же в подвале?! – оторопела Маржана.

– Сам не знаю. Просто вам это было бы очень к лицу.

Сомнительный комплимент. Но она слишком устала, чтобы продолжать тягостную беседу. Поэтому просто сказала:

– Тем не менее, не в подвале. На первом этаже.

* * *

– Вы наш новый сосед? – спросил Хенрик.

– Бинго! – вскликнул незнакомец, высокий, широкоплечий и сразу видно, что очень добрый; в детстве Хенрик примерно таким представлял себе погибшего через два месяца после его рождения отца.

– Вам полагается приз! – объявил новый сосед и протянул Хенрику ватрушку. – Угощайтесь. Я пожадничал, слишком много купил, в одиночку не справлюсь. Кофе хотите?

– Хочу, – честно признался Хенрик. – У меня как раз закончился, а деньги на карту придут только завтра.

– Тогда утром можете заварить себе мой, – предложил Гест. – Не стесняйтесь, чего-чего, а кофе у меня всегда большой запас. Вроде бы, вот это мой шкафчик. По крайней мере, он был пуст, и я туда всё сложил.

– Ваш, – подтвердил Хенрик. – Раньше был Илзин. Вы знаете, что она умерла?

– Вот как? – флегматично спросил новый сосед.

– Но не здесь, – поспешил успокоить его Хенрик. – Не в вашей комнате. Вообще не в этой квартире. Спрыгнула с крыши высокого дома где-то на окраине два месяца назад.

– Вот как, – повторил сосед. На этот раз утвердительно. Нахмурил густые тёмные брови и сразу стал похож на людоеда из детской сказки. Такого, не очень страшного. Который вечно грозится всех съесть, но не ест.

Хенрик почувствовал себя виноватым. Опять ляпнул, не подумав. Зачем?

– Извините, что я вас расстроил, – сказал он. – Просто мне не с кем об этом поговорить. Ребята с моей работы её не знали, а соседи делают вид, что ничего не случилось. Как будто не было никакой Илзе. Словно никто не ел её конфет в дни зарплаты, не одалживал двадцать евро и не просил выключить музыку в три часа ночи. Пани Маржана мне сказала: «Просто у нас освободилась одна комната, больше нечего обсуждать». А я всё не могу успокоиться. Как это – нечего, если Илзе так страшно умерла? Только об этом и думаю, хотя мы не дружили. Я ей вообще не особенно нравился; Илзе не говорила, но такие вещи не скроешь. Но она всё равно была славная. И вообще – была.

– Вы меня совсем не расстроили, – мягко сказал Гест. – Я знаю, как бывает важно поговорить о том, что болит.

– Болит, – печально подтвердил Хенрик. – Всё думаю, как она это сделала. И зачем. И что чувствовала, пока летела вниз, и уже не могла ничего изменить; я бы, наверное, успел сойти с ума. Всё-таки людям нельзя себя убивать. Не потому что грех, в грехи я не верю. А просто… Ну, это как карты на стол кинуть и выйти посреди игры. Нечестно по отношению к остальным игрокам. И к самой игре.

– Пожалуй, – кивнул новый сосед. – Берите ещё ватрушку. Я в одиночку и до послезавтра с ними не справлюсь, серьёзно вам говорю.

* * *

– Я ваш новый сосед, – сказал Гест.

Тамбурина Львовна молча кивнула. Знакомства всегда были для неё мукой мученической, она стеснялась новых людей, хорошо хоть уже не до слёз, как в детстве, но двух слов всё равно связать не могла. Вот и теперь смотрела на незнакомца, высокого, широкоплечего, моложавого, несмотря на седину, с тяжёлым внимательным взглядом, ужасного, как почти все мужчины, и думала: «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть он прямо сейчас уйдёт, и можно будет закрыть дверь». Эта молитва никогда ей не помогала, никто никуда не уходил, во всяком случае, не так быстро, как хотелось бы.

Вот и этот новый сосед, вместо того чтобы попрощаться, переступил порог и протянул Тамбурине Львовне руку, которую до сих пор прятал за спиной. В руке оказался букет из белых, жёлтых и лиловых фрезий, таких обескураживающе красивых, что Тамбурина Львовна непроизвольно ахнула и вместо того, чтобы отступить вглубь комнаты, сделала шаг вперёд, к незнакомцу. И цветы каким-то образом оказались в её руках.

– Новый сосед по шкале стресса приравнивается к небольшому наводнению, – сказал тот. – Такому, как от поломки стиральной машины – например. Я решил, что обязан хотя бы отчасти компенсировать причинённое беспокойство.

И улыбнулся так тепло, что Тамбурина Львовна не то чтобы вовсе перестала его стесняться, но её смущение стало вполне переносимым, умеренным, словно они виделись уже как минимум десять раз. И она почти беззвучно спросила:

– Хотите чаю?

А новый сосед, как положено вежливому человеку, деликатно отказался:

– Спасибо, я только что пил кофе. А к вам заглянул представиться, чтобы не напугать, случайно встретившись в коридоре. Меня зовут Виктор Гест. А вас, мне сказали, Тамбурина. Удивительно красивое имя. Польское? Русское? Никогда до сих пор ничего подобного не встречал.

– Моя мать играла на тамбурине в самодеятельном оркестре, – сказала Тамбурина Львовна, и сама себе не поверила – как? Я с ним вот так запросто говорю?! Рассказываю про маму? Но вместо того, чтобы умолкнуть, почему-то продолжила: – Она была увлекающаяся женщина. Энтузиастка. Такой темперамент. Горела всем, за что бралась. Поэтому дала мне имя в честь своего инструмента. Отец был против, но мама его не послушала; впрочем, он всё равно вскоре от нас ушёл. Я его даже не помню. У меня только отчество от него осталось – было когда-то в паспорте, у русских, вы знаете, положено отчество. А в новых документах никакого отчества нет. Впрочем, неважно. Имя у меня, конечно, дурацкое, и я из-за него в школе немало натерпелась, но мамина увлечённость мне всё равно нравится. Жалко, я сама не такая. Не повезло.

– На мой взгляд, у вас прекрасное имя, – улыбнулся Гест. – Необычное, как вы сама. И очень вам идёт.

* * *

Тамбурина Львовна потом весь вечер не могла успокоиться. Он назвал меня необычной! И подарил цветы! Ладно, предположим, цветы – просто дань вежливости, этот человек хорошо воспитан, узнал, что среди соседей есть женщина, и купил букет. Но называть каждую женщину «необычной» правила хорошего тона никого не обязывают. Неужели я ему понравилась? Интересно, что он во мне нашёл? – думала Тамбурина Львовна, поневоле то и дело оглядываясь на пыльное овальное зеркало, висевшее на стене. Из зеркала на неё взирала нечёсанная усталая тётка средних лет с тёмными кругами у воспалённых по случаю очередного дэдлайна глаз, бледная, как восковая моль. Из-под усталой тётки робко выглядывала красивая голубоглазая женщина с пышными кудрявыми волосами и тонким, ещё не увядшим лицом. Откуда она взялась, неведомо. Прежде её не было, кажется, даже в юности. И вообще никогда.