Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

– Хорошо, благодарю вас, – отвечал он.

Я хотел ехать восвояси.

– Постойте, – обратился ко мне снова генерал, – вот вам новая работа: возьмите мой бинокль, садитесь на этот стул и внимательно наблюдайте за всей позицией. Если заметите что особенное – сейчас дайте мне знать. В вашем распоряжении оставляю трех казаков. А я поеду к князю Имеретинскому… И, усевшись на коня, он поскакал в Богот.

Я уместился поудобнее на трехногом скобелевском стуле, вооружился его биноклем и стал рассматривать Зеленогорскую позицию, высоты по обе стороны Тученицы и Крышинский редут. (Лежавший в лощине город Плевна с его белыми домиками и стройными минаретами с моего места не был виден.)

«Господи, да когда же, наконец, мы возьмем этот заколдованный, страшный город? – думал я под грохот стоявших возле меня нескольких батарей, в числе которых была одна, составленная из турецких дальнобойных орудий, взятых 9-м корпусом под Никополем. – Ведь вот, кажется, пустое: никакой крепости нет, непривычному глазу почти не видно даже этих укреплений – каких-то ничтожных земляных насыпей; как будто даже там нет никого, точно спит все или вымерло… А попробуй-ка сунься туда – в это мертвое царство! И какой ад поднимется там, какие громы станут изрыгать эти серые земляные насыпи, эти длинные тонкие ровики!.. И сколько жизней – молодых, здоровых, сильных – за которых теперь молятся десятки миллионов славян, снова вырвут эти злые свинцовые пчелки, эти куски чугуна, разрывающие в клочки человеческое мясо и кости… Но, рано или поздно, сломим же мы наконец это геройское сопротивление Османа! Терпение и труд все перетрут!.. Настанет же некогда день и погибнет кровавая Плевна, храбрый погибнет Осман и весь стан мушир-гази Османа!»[173] – пародировал я известные слова Гомера, сказанные им относительно знаменитой Трои.

Турки отвечали временами довольно энергично на огонь наших батарей, и неприятельские гранаты рвались и зарывались в землю то впереди, то позади орудий, то между ними, к счастью не задевая никого из нас. После бессонно проведенной ночи меня страшно клонило ко сну, и нужно было много усилий, чтобы не поддаться этому тяжелому состоянию. Сначала я беседовал с ординарцем Скобелева, нашего же полка хорунжим Чеботаревым. Но скоро он улегся возле меня на землю, завернулся в пальто и, не обращая внимания на турецкие гранаты, зарывавшиеся возле нас, захрапел через минуту так громко и аппетитно, что мне сделалось просто завидно.

Так просидел я под огнем на скобелевском стуле около пяти часов. Наконец, часа в четыре, я увидел приближавшуюся конную группу со знакомым значком и с белым всадником впереди. «Ну что нового?» – обратился ко мне Скобелев, подъехав к батарее и останавливая коня. «Ничего особенного нет, ваше превосходительство! – отвечал я. – За это время турки передвигали только незначительные части пехоты, по которым стреляла наша артиллерия…»

Побыв еще некоторое время на батарее, Скобелев со штабом, к которому пристроился и я, поехал осматривать позиции наших войск на Зеленых горах. Невзирая на сильный артиллерийский и ружейный огонь, который открыли турки по нашей конной группе, Скобелев смело галопировал даже за линией аванпостов, внимательно осматривая местность и позиции – наши и неприятельские.

– Господа, – обратился к нам между прочим Скобелев, – старайтесь хорошенько запоминать окружающую местность и расположение наших войск. Во время боя я буду часто посылать вас с приказаниями, и вы должны быстро исполнять их и не блудить… Даже по ночам вам придется нередко ездить… От толкового и храброго ординарца часто зависит успех боя!

Объехав все позиции, мы шагом направились к Брестовцу. Солнце уже садилось, в воздухе стало заметно свежеть. Скобелев разослал почти всех бывших при нем ординарцев с разными приказаниями, и скоро из десяти человек остался один я.

– Дукмасов, – обратился вдруг генерал ко мне, – поезжайте сейчас ко всем командирам частей и объявите им, чтобы к завтрашнему дню они непременно пополнили свои патроны, а в батареях снаряды. Чтобы везде была приготовлена горячая пища и непременно по полтора фунта мяса на человека. Я строго взыщу с командиров, если замечу отступление от этого. Затем пусть позаботятся о шанцевом инструменте[174], и чтобы каждую минуту были готовы двинуться в атаку… На передовых позициях пусть люди углубляют траншеи, и чтобы имели при себе по фунту мяса. Вы поняли, что я вам сказал? Не позабудете?

– Помню все, ваше превосходительство, будьте покойны! – отвечал я.

Но генерал прервал меня.

– Нет, лучше пойдемте в лагерь, я прикажу начальнику штаба все это написать. А то вы, пожалуй, перепутаете еще, а я потом буду взыскивать с командиров частей… Смотрите только, когда будете ночью развозить приказание, не попадитесь в руки турок! Хорошо ли вы запомнили местность и расположение наших войск?

– Не беспокойтесь, ваше превосходительство, какой же я казак после этого буду! – отвечал я.

В лагере Скобелев представил меня своему начальнику штаба, капитану Алексею Николаевичу Куропаткину. Это был довольно молодой еще офицер Генерального штаба – небольшого роста, брюнет, с маленькими, черными и выразительными глазами, очень спокойный, хладнокровный и рассудительный. Вообще, Куропаткин произвел на меня самое приятное впечатление. В нем не было того высокого, порой надменного отношения к нам, маленьким офицерам, которое мне нередко приходилось встречать в людях, носящих мундир Генерального штаба, и которое всегда так глубоко оскорбляло нас, неученых строевиков. Он крепко, по-товарищески, пожал мне руку, сейчас же написал приказание Скобелева и, передав мне бумаги, пожелал успеха и счастливого пути.

Вообще, Куропаткин представлял некоторый контраст со Скобелевым – не по уму, конечно, а по натуре. Спокойный, несколько медлительный, осторожный, осмотрительный и дельный, он представлял противовес пылкой, увлекающейся и нервной натуре Михаила Дмитриевича.

Получив от Куропаткина письменные приказания, я повез их развозить начальникам пехотных, кавалерийских и артиллерийских частей. Ночь была безлунная, темная, в трех-четырех шагах ничего не было видно. Нередко попадая в канавы, овраги, то пешком, то верхом, рыскал я всю ночь по траншеям, развозя приказания. И только под утро попал я на бивуак своего полка, командиру которого тоже передал пакет.

Забравшись в первую попавшуюся палатку и повалившись здесь на землю, я крепко и почти моментально уснул после двух тяжелых бессонных ночей.

Часов в восемь утра я проснулся. Товарищи мои уже встали и пили чай.

– А, и ординарец скобелевский глаза продрал! Ишь, разважничался, фазан этакий! Ну, поднимайся, у нас коньяк есть! – так приветствовали меня станичники – господа хорунжие и сотники.