Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

Общий штурм начался ровно в три часа дня. Владимирцы получили приказание атаковать редут 1-й, суздальцы – редут 2-й, стрелки 9-го и 10-го батальонов – направились правее последних.

Стройно, в полном порядке и под музыку, двинулись эти части вперед, быстро спустились с третьего гребня, перескочили ручей и стали карабкаться наверх по скользкому, вследствие дождей, и голому скату… Но тут убийственный огонь неприятеля заставил их временно остановиться. Поддержанные ревельцами[177], которые из резерва подошли к ним на подмогу, наши молодцы снова полезли по вязкому грунту навстречу страшному свинцовому дождю, теряя по дороге сотни своих храбрых товарищей… На половине ската солдаты снова приостановились: эти тучи пуль на совершенно открытом скате производили ужасное опустошение в рядах наших бойцов, что, в связи с физическою усталостью, делало дальнейшее наступление почти невозможным. Еще несколько мгновений – и наступающие части бросятся назад!.. Момент был критический!.. Скобелев решился тогда на последнюю, крайнюю меру – бросить в боевую линию весь оставшийся в его распоряжении резерв – три батальона либавцев[178] и два стрелков…

Я позволю себе здесь выписать почти две страницы высокохудожественного и правдивого описания этих боевых минут из замечательного труда генерала Куропаткина «Ловча и Плевна»:

«Пять свежих батальонов, – пишет почтенный автор, – скрылись в зловещей долине, которая так же быстро поглотила их, как уже поглотила одиннадцать батальонов, ранее посланных. Эта лощина представлялась каким-то чудовищем, которое ненасытно требовало и поглощало все новые и новые жертвы. Несколько тысяч человек уже убыли из строя. Либавцы и стрелки молодецки достигли лощины и, оставив там свои жертвы убитыми, ранеными и отсталыми, стали, в свою очередь, карабкаться по скату. Вот они уже достигли изнемогавших в борьбе с губительным огнем наших передовых частей, слились с ними и начали продвигаться вперед сперва довольно быстро, затем все медленнее. В это время турки перешли сами в наступление против нашего крайнего правого фланга из города Плевны. Тут были у них пехота, черкесы и башибузуки. […]

Дрались врукопашную. Наш правый фланг приостановился. Фронт и левый фланг были тоже близки к остановке. […]

Успех боя окончательно заколебался. Тогда генерал Скобелев решил бросить на весы военного счастья единственный оставшийся в его распоряжении резерв – самого себя. Неподвижно, не спуская глаз с редутов, стоял он верхом, спустившись с третьего гребня на половине ската до ручья, окруженный штабом, с конвоем и значком. Скрывая волнение, генерал Скобелев старался бесстрастно-спокойно глядеть, как полк за полком исчезали в пекле боя. Град пуль уносил все новые и новые жертвы из конвоя, но ни на секунду не рассеивал его внимания. Всякая мысль лично о себе была далека в эту минуту. Одна крупная забота об успехе порученного ему боя всецело поглощала все. Если генерал Скобелев не бросился ранее с передовыми войсками, как то подсказывала ему горячая кровь, то только потому, что он смотрел на себя как на резерв, которым заранее решил пожертвовать без оглядки, как только наступит, по его мнению, решительная минута.

Минута эта настала. Генерал Скобелев пожертвовал собою и только чудом вышел живым из боя, в который беззаветно окунулся. Дав шпоры коню, генерал Скобелев быстро доскакал до оврага, опустился или, вернее, скатился к ручью и начал подниматься на противоположный скат к редуту № 1. Появление генерала было замечено даже в те минуты, настолько Скобелев уже был популярен между войсками. Отступавшие возвращались, лежавшие вставали и шли за ним на смерть. Его громкое: «Вперед, ребята!» – придавало новые силы. Турки, занимавшие ложементы[179] перед редутом № 1, не выдержали, оставили их и бегом отступили в редуты и траншею между ними. […]

Вид отступавших от ложементов турок воодушевил еще более наших. “Ура”, подхваченное тысячами грудей, грозно полилось по линии. Скользя, падая, вновь поднимаясь, теряя сотни убитыми и ранеными, запыхавшиеся, охрипшие от крика, наши войска за Скобелевым все лезли и лезли вперед. Двигались нестройными, но дружными кучками различных частей и одиночными людьми. Огонь турок точно ослабел или действие его, за захватившей всех решимостью дойти до турок и все возраставшей уверенностью в успехе, стало менее заметным. Казалось, в рядах турок замечалось колебание. Еще несколько тяжелых мгновений – и наши передовые ворвались с остервенением в траншею и затем, в 4 часа 25 минут пополудни, в редут № 1. […]

Генерал Скобелев, добравшись до редута, скатился с лошадью в ров, высвободился из-под нее и из числа первых ворвался в редут. Внутри и около редута завязалась короткая рукопашная схватка. Упорнейшие турки были перебиты, остальные отступили назад к своему лагерю, лежащему в 300 саженях к северу от линии редутов. Другие отступили к редуту № 2. […]

Интересен следующий эпизод: схватка еще не всюду была кончена, как офицеры и солдаты, шедшие на редут за Скобелевым, как за знаменем, окружили его и умоляли идти назад, умоляли поберечь себя. Тяжелораненый майор Либавского полка тащил его за ногу из седла. Лошадь, на которую Скобелев сел, была повернута и выведена из редута. В эти минуты каждый от сердца готов был прикрыть своею грудью начальника, раз уверовав в него и видя его личный пример, личное презрение к смерти…»[180]

Итак, редут № 1 и часть траншеи вправо от него остались за нами. Попытка овладеть редутом № 2 сначала была неудачна, и турки отразили наши атаки как с юга, так равно и со стороны редута № 1. Но зато и наши войска, занимавшие редут № 1 и ближайшую траншею, отбросили ружейным огнем турок, пытавшихся через полчаса после потери своего укрепления вновь его захватить.

Несколько позже, по прибытии свежих подкреплений, бойцы наши (суздальцы и либавцы) снова бросились на редут № 2, и, имея впереди достойного предводителя в лице подполковника Мосцевого[181], ворвались в него, переколов на бруствере отчаянно сопротивлявшихся фанатиков. Остальные в страхе бежали в Плевну.

Наконец, наступила ночь – тяжелая, страшная. Не ночь отдыха, успокоения, а напротив, ночь новых трудов, новых треволнений. Днем, когда видишь перед собой врага, стоящего на месте, приближающегося или удаляющегося, опасность не так страшна, но ночью нравственное состояние делается гораздо тяжелее, нервы слишком напрягаются. Каждую минуту ожидаешь неожиданного нападения… Не до отдыха, конечно, было в такие тяжелые минуты! Все ординарцы были разосланы с приказаниями и донесениями. Мне тоже было приказано отправиться с бумагами к князю Имеретинскому. Темень наступила страшная, дождь не прекращался ни на минуту. Завязая в грязи, доехал я до первого гребня, где возле шоссе была разбита палатка князя. Кроме него, в ней помещался начальник штаба полковник Паренсов[182] и несколько адъютантов. Все они, несмотря на поздний час, были заняты делом. Нашему брату, ординарцу, приехавшему с донесением, конечно, не нашлось места в палатке укрыться от дождя и непогоды.