О чем знает ветер - Эми Хармон

– Как же – не более! – возразил Томас. – Время показало, что твой отец не ошибся.

Джо закивал с неподдельной преданностью во взгляде, а я сказала:

– Я знаю, что и когда произойдет. Не требуйте от меня объяснений – они лишь смутят вас. Потому что в них невозможно поверить. Вы просто сочтете меня сумасшедшей, станете сторониться. Я уже клялась, что не представляю угрозы ни для вас лично, мистер Коллинз, ни для Ирландии. Придется поверить мне на слово. В дальнейшем я буду по мере сил сообщать о важных событиях; надеюсь, это поможет в борьбе за независимость и сохранит человеческие жизни. А насчет сегодняшнего пожара… я поняла, что он случится, за минуту до возгорания в гардеробной. Когда мистер Мёрфи провозгласил тост… у меня в голове… будто щелкнуло что-то. Я и о перемирии знала. Томас, скажи! Я ведь назвала тебе точную дату, когда еще всё было на воде вилами писано.

– Да, Энн предсказала перемирие, – подтвердил Томас, выдержав, впрочем, паузу.

– А теперь слушайте внимательно, мистер Коллинз. В октябре вы отправитесь в Лондон обсуждать договор между Ирландией и Великобританией. Мистер де Валера с вами не поедет. Договор будет подписан после изрядных усилий с вашей стороны, и в большинстве своем ирландский народ примет его. Народ – но не Имон де Валера со своим блоком. В знак протеста мистер де Валера и его приближенные выйдут из состава Дойла. Противостояние с британцами закончится. Отныне ирландцы будут убивать друг друга.

Стальные глаза Майкла были полны слез. Он стиснул и прижал к губам кулак. Когда я произнесла «убивать друг друга», Майкл с усилием встал, схватился за голову, будто от боли. Невыносимо было видеть отчаяние этого сильного и волевого, поистине выдающегося человека, настоящего лидера. И вдруг он дал выход эмоциям – в стену полетела чайная чашка вместе с блюдцем. Томас пододвинул Майклу и свою чашку, которую ждала та же печальная участь. За чашками последовало большое блюдо, где еще оставался кусочек пастушьего пирога. Теперь на полу, помимо осколков, валялись крошки от хрустящей картофельной корочки. Майкл шарил по кухне диким взглядом – выискивал, что бы еще расколотить, я же уставилась на пустой стул слева от себя. Нервная дрожь, начавшись в животе, давно распространилась и на ноги – помимо моей воли, они выбивали под столом чечетку. Вероятно, вздумай я в тот момент подняться, колени бы мои подкосились. Наконец Майкл выдохся, или нет – отчаяние трансформировалось в нем в другое чувство.

– Энн, что еще тебе известно? – произнес он твердым голосом.

26 августа 1921 г.

(продолжение)

Ни за что не поверил бы, если бы не видел собственными глазами и не слышал собственными ушами. Энн вступила в логово хищников – и укротила их, а чем? Пересказом мифа на чистейшем ирландском и информацией, которая, по моим представлениям, должна была стать для нее приговором, а не спасением.

Ирландия давно отреклась от язычества – иными словами, позабыла о своих корнях. Но в этой женщине – в Энн – течет кровь легендарных друидов! Таково мое твердое убеждение. Зеленые глаза, мурлыкающий тембр голоса, владение словом – с этим надо родиться. Энн не Графиня, о нет, она волшебница, только не из тех, что строят всяческие козни. Думаю, Мик почувствовал, что Энн исполнена добра, потому и поверил ей.

Мик задал Энн не меньше дюжины вопросов. Она отвечала не колеблясь, когда знала ответ; когда же не знала – так и говорила, причем без всяких запинок, заминок, бегающих глаз и прочего. Я наблюдал за нею. Я видел ее изумление, восхищение, гордость. Мика не интересовало, где была Энн все пять лет, как ее угораздило попасть в озеро; это мои вопросы. Мик хотел знать, воспрянет ли Ирландия, сдержит ли Ллойд Джордж обещания по Договору, навечно ли разделены северные и южные ирландские графства[41] и уберутся ли в конце концов британцы с нашего Изумрудного острова. Лишь когда Мик спросил, суждено или нет ему погибнуть в борьбе, Энн по-настоящему смутилась.

– Мистер Коллинз, вы покроете себя неувядаемой славой. Ирландия никогда не забудет вашего вклада в освободительную борьбу, – заговорила Энн, тщательно взвешивая каждое слово. – Вот всё, что я могу вам сообщить.

Полагаю, Мик ей не поверил, однако о своей судьбе больше не спрашивал. Не давил на Энн, за что я ему благодарен.

Когда наконец Мик и Джо удалились через черный ход и укатили (автомобиль всё время стоял на улице), Энн без сил упала грудью на стол и забилась в рыданиях. Не издавая ни единого звука, она плакала; ее плечи сотрясались так жалко, что я подчинился порыву утешить ее. Я хотел увести Энн из кухни, но она, едва поднявшись, покачнулась – ноги ее не держали. Тогда я подхватил Энн и на руках отнес в гостиную, сел с нею в кресло-качалку (миссис Клири, мой надежный караульный, случается, по моей просьбе просиживает в нем с вязаньем целые ночи).

Энн не сопротивлялась. Наоборот, приникла ко мне, свернулась у меня на коленях, как котенок. Она лишь не хотела глядеть мне в лицо. Долго елозила головой по моей груди, пока не устроилась, как ей было удобно. Я дышать боялся – вдруг спугну ее и она сбежит? Я сам чуть не сбежал. Энн продолжала плакать, моя рубашка скоро промокла от слез и холодила бы мне грудь, если бы не восхитительно-теплое дыхание Энн. Хотелось еще крепче стиснуть ее в объятиях, хотелось слиться с нею в одно. Я сдерживался. При свете камина я видел, как мои сдавленные вдохи и выдохи колеблют черный локон; я стиснул не объятия, а кулаки и пятками уперся в пол. Кресло, не рассчитанное на двойной вес, качалось под нами не резко, стучало по половицам глуше обычного. И так же, глуше, реже обычного, ухало мое сердце, твердило: ты-жив-вы-живы-вы-плоть-и-кровь. Свободной рукой я гладил Энн по спине, приноравливаясь к этому ритму. Мы оба молчали, но, без сомнения, между нашими телами имел место самый напряженный разговор.

Внезапно лязгнула оконная рама, и Энн замерла, впрочем, почти не шевельнувшись.

– Ничего страшного, это просто ветер, – прошептал я.

– О чем он хочет поведать? – прошептала Энн – хрипло после стольких слез. – Ветру все истории известны, Томас, все до единой.

– Вот ты мне и скажи, Энн.