Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса - Сильвана Патерностро

САНТЬЯГО МУТИС. Не знаю, действительно ли эта его дружба с Фиделем принесла благо многим людям. Уверен, что да. Но сейчас судить об этом можно только по тому, что пишут в прессе: это единственный источник информации о положении дел там. Теплится ли на Кубе какая-нибудь еще жизнь, помимо той, о которой публично сообщается? Теперь и не узнаешь. Только и остается, что читать опубликованное.

АРИСТИДЕС РОЙО. Благодаря своей дружбе с Фиделем он также мог способствовать освобождению тех, кого преследовали, а другим помогал уехать с Кубы.

РОУЗ СТАЙРОН. Он очень тщательно изучает как реальных людей, так и вымышленных персонажей. Прошлой весной, когда все мы были на Кубе и готовились к встрече с Кастро, он явно волновался из-за того, что его может не оказаться с нами, когда мы отправимся повидаться с Кастро. И он серьезно размышлял и анализировал потом, как прошла эта встреча. Он превосходно понимал его, с какой стороны ни посмотри. То есть он ясно видел и хорошие, и плохие стороны Кастро и, главное, осознавал, какие причины стоят за всем этим. Я эти тонкости улавливала по тому, как он реагировал на Кастро.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Да, именно присутствие Габо послужило нам «пропуском» к тем восхитительным моментам, что мы провели с Кастро.

РОУЗ СТАЙРОН. Он хотел, чтобы мы познакомились с Кастро. Хотел, чтобы мы по-человечески поняли его именно как личность. Кастро устроил для нас обед в своем президентском дворце. С нами в Гаване были Артур Миллер с женой и еще две пары. Люэрсы и чета Дженклоу[126]. Короче говоря, нас восьмерых пригласили на тот обед. Когда мы вошли, Кастро вышел нам навстречу, чтобы поздороваться.

Оказалось, он чуть ли не все знал о каждом из нас, он задавал нам вопросы достаточно личного свойства и тем давал понять, что прекрасно осведомлен о том, кто мы и чем дышим. И я заметила, что Габо тихонько стоял за спиной Кастро и улыбался. Габо заботился о том, чтобы мы понравились Кастро, чтобы он с нами чувствовал себя непринужденно, и не меньше он был заинтересован в том, чтобы и мы легко и непринужденно ощущали себя с Кастро и могли понять ситуацию. В тот момент никаких особых слов никто не говорил, но помню, что во время обеда сидела рядом с Габо, а он постоянно делал зарисовки на салфетках и тихонько подсовывал их мне. Забавно было. Обед длился всего несколько часов.

Позже — уже очень поздно было — Кастро заговорил в этой своей завораживающей манере о войнах и сражениях. Беседа у нас шла о разных политических курьезах, и он дал великолепные, четкие сводки о реально происходивших исторических битвах. От Пелопоннесской войны до Войны в Персидском заливе: кто командовал, какие маневры осуществлялись, каких успехов добивались и в чем допускали ошибки. А потом перешел на разбор собственных действий, которые считал ошибочными, — в роли партизана, бойца, лидера. Габо поворачивается ко мне и шепчет: «Вот сейчас он и правда задет за живое. Это еще долго продлится, но это будет очень хорошо». Ему нравилось, как все складывалось, он воспринимал происходящее беспристрастно, никого не судя, а просто со стороны смотрел, и больше всего его занимали реакции присутствующих. Кажется, я люблю наблюдать за Габо, когда тот наблюдает за другими. Улавливаешь, какие детали он подмечает, какие мысленно откладывает в голове, но видишь также его доброжелательность, отзывчивость, хотя он не чужд критических суждений. Нет, конечно, он не сидит, одобряя или осуждая сиюминутные политические решения.

САНТЬЯГО МУТИС. Например, когда Габо написал книгу о Кубе, помню, его просили не публиковать ее, потому что она могла повредить Кубе. Так она и не вышла, та книга. Отдельные главы у нас здесь в журнале «Альтернатива» печатались, и из них было видно, как людям живется на Кубе. Габо писал ее, отражая реальную жизнь кубинцев, но, когда уже собирался издать, ему сказали: «В политическом смысле книга направлена против нас, потому что вам видны все наши трудности». Сам Габо так не думает, иначе зачем бы он писал. Но не знаю, наверное, книга могла бы показаться восхитительной, но она изображает действительность, в которой власти не способны хоть как-то наладить множество вещей. Политически это совсем не выигрышно смотрится. И, думаю, это не слишком устраивает правительство, но по-человечески… Скажем так, это то, что Габо пришлось самому для себя обосновать, с чем ему пришлось примириться. И то, что ты как читатель должен принять. Потому что, я считаю, не может быть никаких политических резонов, которые помешали бы тебе правдиво рассказывать о жизни людей. Ты же хочешь знать, как оно происходит на самом деле, а не как подается властями. Вот где ты должен сказать себе, что больше не желаешь принимать эту политически корректную манеру.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Я думаю, все очень просто. Это со стороны кажется, будто все сложно, а на самом деле — проще простого. Я считаю, что Габо довольно близко сдружился с Кастро, и полагаю также, что дружба эта сформировалась на достаточно раннем этапе возвышения Кастро. Под «возвышением» я подразумеваю его восхождение к власти на Кубе. Это и является причиной обрушивающихся на голову Габо потоков жесточайшей критики. И все же, уверен, дружба между ними очень крепкая и Габо полон решимости мириться со всеми ее издержками.

САНТЬЯГО МУТИС. В любом случае мы не имеем права давать Габо моральную оценку. Его политические взгляды — пожалуйста, можем осуждать. Даже не осуждать, а высказывать несогласие с ними. Но не в моральном смысле. Впрочем, когда ты от литературы переходишь в политику и публично обозначаешь свою политическую позицию, люди откликаются на нее в публичном пространстве. И ведет это к тому, что у тебя появляются оппоненты. Разворачиваются битвы и всякие ужасные вещи. Да. Между Кабрерой Инфанте и Габо просто жуткая вражда разгорелась[127]. И еще целый легион писателей на него ополчились. В политическом аспекте они взвились из-за того, что Габо вторгся на территорию, где обсуждаются все эти вещи, а это проблема власти.

Власть на то и власть, чтобы о ней спорить. А должен ли писатель в это ввязываться или нет, это уже другой вопрос.

РОУЗ СТАЙРОН. Он большой активист — с одной стороны, и романтик — с другой, и в обоих смыслах реалист. То есть он всегда очень чутко улавливает, когда совершается несправедливость, и тут же бросается в бой, будь то несправедливость в отношении человека или политическая, будь то Пиночет, или Клинтон, или Кастро. Неважно, кто допускает несправедливость — человек ли, правительство ли, — у него всегда срабатывает глубинное чувство, которое безошибочно подсказывает, что справедливо, а что нет. И потом, он беззаветно предан и своему писательству, и своей активистской деятельности. Касается ли это его творчества или его активизма, думаю — это я сейчас просто вслух рассуждаю, — он так глубоко понимает характеры, так ясно представляет себе их внутреннюю суть, что именно это позволяет ему выводить в своих произведениях героев очень реальных, жизненно правдивых. Они же незабываемые, его персонажи. Он насквозь видит как плохого парня, так и хорошего.