Там, где нас есть - Борис Мещеряков

В соседнюю область занесло его довольно случайно — пришлось подменить коллегу, слегшего с простудой, и отправиться туда на конференцию по рационализации труда.

Само собой, поперся он в зверинец, не переставая себе напоминать, что слон — животное и не помнит никакого Веревкина с его рафинадом, в который он собирался подмешать к тому же яду. Но рафинаду на всякий случай купил, небось не оттянет руки тот рафинад.

Слон заметил Веревкина издалека, что было странно. Веревкин знал, что слоны близоруки. Заметил и начал топтаться, негромко гудеть и пыхтеть, выпуская из хобота облачка пара и взмахивая ушами, отчего напоминал развеселившийся чайник. Стоял конец сентября, и по утрам бывало прохладно. Веревкин, вспотевший от волнения и проклинающий себя за неожиданную чувствительность, поднял руку с кульком рафинада навстречу слону и прибавил шаг.

Их разделял забор из толстенных железных брусьев и ров. Во рву, по идее, должна была быть вода, но воды не было. И Веревкин с мыслью: «Что это я, черт возьми, делаю?» — спрыгнул в бетонную канаву и протиснулся меж брусьев чуть не потеряв шляпу.

Несколько мгновений они постояли, не приближаясь друг к другу, а потом сделали по паре шагов.

Веревкин насыпал на ладонь горсть рафинада, слон деликатно поднес к рафинаду хобот.

— На, жри, скотина, — сварливо произнес Веревкин и провел ладонью по слоновьему боку.

«Теплый», — удовлетворенно подумалось ему.

Раздался резкий милицейский свист, и Веревкин даже присел, озираясь. К ним спешил невысокий мужчина в сером халате и с граблями в руках.

— Это чегой-то тут нарушает! — кричал мужчина возмущенно. — А щас вот я милицию!

Будет вот так каждый лезть к слону! А ну он тебя покалечит, а Никифоров отвечай, отвечай, да?

— Да не покалечит, — вернулся к Веревкину дар речи, — мы с ним знакомы, соседями были.

— Соседями или родственниками, то мне неизвестно, — резонно отвечал Никифоров, — а к животным приближаться запрещено. Вылазь отседа, а то я милицию щас.

— Ладно-ладно, — сказал Веревкин, рассыпал остаток рафинада перед слоном и полез меж брусьями обратно.

Потом они немного поговорили со служителем Никифоровым. Никифоров рассказал новости о слоновой жизни за последние несколько месяцев, посетовал, что надо б отремонтировать слоновник, а фонды выбраны, то-се… Слон стоял за железным забором, шумно выдыхал и согласно кивал огромной ушастой головой: да, мол, выбраны фонды, такие дела, Веревкин…

Вернувшись в свой одиночный гостиничный номер, Веревкин быстро заснул на диване. Как был, в плаще и галстуке, он почему-то чувствовал сильную усталость. Снился ему летний вечер и что он разговаривает со слоном, а слон ему отвечает. Веревкину лет двенадцать-тринадцать, он кормит слона рафинадом с ладони, а слон хрупает сахарные кубики и говорит «благодарю». Помахивая ушами, каждый раз чуть взлетает в воздух, будто он легкий-легкий, а вместе с ним чуть взмывает в небеса и юный во сне Веревкин.

— Как тебя зовут? — спрашивает юный Веревкин слона.

— Слон, — отвечает слон, — а тебя как?

— А меня — Митя, — говорит юный Веревкин.

И они оба счастливы.

Утром Веревкин выбрался из-под плаща, стянул через голову галстук и, нашарив под столом портфель с материалами конференции и письменными принадлежностями, подвинул потрепанный и ободранный гостиничный стул, сел к столу и написал на чистом листе:

Директору городского зверинца

от Веревкина Дмитрия Сергеевича,

проживающего в городе… по адресу:

ул. Краснолесная, д. 11, кв. 4

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу принять от меня в качестве спонсорской помощи на ремонт слоновника кирпич маркированный, нестандартный, в количестве около 4000 (четырех тысяч) единиц. Документы о том, что указанный кирпич моя личная собственность, высылаю вместе с ним. Доставка кирпича будет осуществлена и оплачена также лично моим участием.

Подпись. Дата

Затем он встал, с хрустом и выдохом в голос потянулся, спустился в вестибюль, купив марку и конверт, надписал на конверте адрес зверинца. Вложил в конверт аккуратно сложенное заявление и опустил письмо в ящик для внутригородской почты.

1

— Ну че, сколько там еще?

Витек заглянул через проем в вагон со щебенкой и ответил, как сплюнул:

— Как тебе до дембеля.

До дембеля и Витьку Черепу было порядком, но Славке по кличке Семен, отслужившему только четыре месяца, было еще дальше, и он со вздохом поправил серую солдатскую шапку, натянул рукавицы и взялся за полированный черенок совковой лопаты.

Славке было к тяжелой работе не привыкать — до того как его призвали в армию перед вторым курсом политехнического, он трудился в черноземном колхозе механизатором. А до курсов, где в деревенских парней яростно вбивали помимо технической премудрости и дурацкие на их взгляд лекции о международном положении вперемешку с речами партийного начальства, он помогал матери с бабкой поднимать малолетних сестер, возясь скотником на молочно-товарной ферме. Колхоз был хиленький, черноземный только названием, а на самом деле степной, на солончаках и суглинках, изрытых к тому ж оврагами и карстовыми провалами. Бесполезная для полеводства местность, но план по зерновым и свекле спускали из района аккуратно, деревня кряхтела как могла, плана сроду не выполняла, тянули за счет коровок и овечек, как оно повелось в этих краях задолго до зари колхозного коммунизма.

Голодать не голодали, огороды, слава труду, были обширные, но и культурных развлечений ноль. Клуб в перестроенном кулацком доме, под стать всей деревне расхлябанный и покосившийся, — от больших дорог далеко. Порой в осеннюю распутицу и зимнее снежное время даже кинопередвижка добиралась к ним нечасто. Да и электричество иногда отключалось. Из постоянно действующих развлечений были радио, библиотека в школе, танцы в клубе. Посиделки. Может, оттого детей в колхозных семьях было помногу, и как раз по призыву в ряды Советской армии колхоз ходил в районе в передовиках. Жили как при царе горохе, по бабкиному выражению. Бабка была рождением не деревенская, приехала в Чуйки, окончив сельхозтехникум, в коллективизацию, да так и застряла насовсем. Сначала по идейным соображениям, а потом уж не к кому и некуда было уезжать.

— И-и-эх, живем как при царе горохе, — с чувством бросала бабка Серафима в сторону темного окна с синим ледяным разнотравьем и запаливала свечку, а то и лучину.

Магазин был только в соседней деревне, и по зиме в него не находишься, свечки другой раз кончались, и бабка держала в сенцах охапку заранее заготовленной лучины. Хлеб бабка с матерью пекли сами, не надеясь на магазинную подвозку. Мука тоже другой раз заканчивалась, и тогда картошка выручала. Как при царе горохе. Само собой, кабанчик, коровка Серуха и курочки. Само собой, бочка огурцов и бочка капусты. Само собой, дрова в сарайчике. Да чего, неплохо жили. Бабка рассказывала, что при царе горохе и похуже бывало. Она была убежденная комсомолка, а потом коммунистка, а потом колхозная пенсионерка. Двадцать три рублика колхозной пенсии и орден Трудового Красного Знамени в шкатулке на этажерке, портрет Сталина в красном углу, бабка была еще и упертой сталинисткой.