Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

и образчики духов. Хотя на плечи мне по-прежнему давил груз забот, у меня появился луч новой надежды.

Уехать из Европы оказалось труднее, чем мне представлялось; вмешалось несколько серьезных дел, из-за которых пришлось по меньшей мере дважды откладывать день отъезда.

В 1918 году советская власть конфисковала дом моего отца в Царском Селе; в нем устроили музей. Сразу после конфискации оттуда растащили все, не имевшее прямой исторической ценности, например, столовое серебро, фарфор, меха и личные вещи. Некоторые из них даже попали в Америку и появились в каталоге одной из нью-йоркских галерей. Коллекции же антикварной мебели, картин, серебра, стекла и фарфора ряд лет оставались нетронутыми. В начале 1928 года мачеху предупредили, что Советы продали коллекции группе французских и английских торговцев произведениями искусства; ей сказали, как и когда их будут перевозить; назвали даже количество ящиков, в которых упаковали коллекции. Вооружившись полученными сведениями, она поехала в Англию, нашла корабль, нашла ящики и наложила на них судебный запрет. Затем она подала в суд на тех, кто покупал коллекции. Вопрос представлял для мачехи не только личный интерес. Хотя было известно, что Советы продавали за границу отдельные предметы как из частных, так и из государственных коллекций, в первый раз коллекции продали целиком. Княгиня Палей надеялась создать прецедент, по которому подобные сделки стали бы невозможными. Как и многое, что она делала прежде, она действовала отважно, не жалея сил и денег, которых у нее было не так много. Процесс должен был начаться осенью, и, поскольку я обещала стать свидетельницей с ее стороны, я не могла уехать, пока все не закончится. После нескольких отсрочек процесс наконец начался в ноябре, но присутствовать на нем мне не довелось. Когда я отправилась к ней, на побережье Англии и Франции разразился такой шторм, что суда несколько дней не ходили по Ла-Маншу, в те самые дни, когда мое присутствие требовалось в Лондоне.

Вопреки всем нашим надеждам, процесс княгиня Палей проиграла; она подала апелляцию и снова проиграла. Она была страшно разочарована и понесла тяжелый финансовый ущерб. Впоследствии Советы наводнили зарубежные рынки историческими и иными сокровищами – как отдельными предметами, так и целыми коллекциями, которые конфисковали у владельцев под тем предлогом, что они составляют государственное историческое наследие.

Той же осенью до Парижа начали доходить тревожные вести о состоянии здоровья вдовствующей императрицы Марии Федоровны, матери Николая II, которая последние несколько лет жила в Дании. Ей было уже за восемьдесят; до тех пор она держалась замечательно. Крепкое здоровье внезапно изменило ей, и на протяжении последних недель она несколько раз находилась на грани смерти. На случай ее кончины мне необходимо было находиться в Европе, чтобы успеть на похороны. В какое-то время ей стало лучше настолько, что я назначила день своего отъезда, но улучшение оказалось недолгим. 13 октября она скончалась; через два дня я поехала в Данию.

Когда я прибыла в Копенгаген, гроб с останками императрицы уже перевезли с ее маленькой виллы в Видов-ре, где она умерла, в русскую православную церковь в городе. Чтобы все, кто хотел, успели приехать, императрицу хоронили почти через неделю после смерти, а до того в церкви дважды в день проводили службы. В день моего прибытия я побывала и на утрене, и на вечерне.

Гроб императрицы, такой маленький, что, казалось, предназначен для ребенка, стоял на небольшом возвышении. Он был накрыт российским флагом и штандартом бывшего императорского военно-морского флота. Не было ни почетного караула, ни корон, ни гербов, указывавших на титулы и звания; все приготовления отличались крайней простотой. Церковь, однако, была так заполнена цветами, как будто ее украшали к свадьбе. Помоста, на котором стоял гроб, не было видно из-под цветов; их было так много, что они лежали на полу и образовали огромное разноцветное пятно. Венки висели на стенах, на подоконниках лежали букеты.

В церкви собрались многие придворные покойной императрицы. Кто-то входил в ее свиту, с кем-то она занималась благотворительностью и общественной работой. Теперь они, печальные люди с усталыми, серыми лицами, съехались со всей Европы на похороны своей императрицы, последней коронованной главы династии Романовых.

Похороны прошли на следующий день после моего приезда. Рано утром того дня из Биаррица приехал Дмитрий. Церемония началась с отпевания, на котором присутствовали только русские; позже приехали датская королевская семья, король Норвегии, кронпринц Швеции, герцог Йоркский – последние двое представляли своих монархов – и ряд делегаций. Русская православная церковь снова стала местом блестящего собрания, ее заполнили люди в парадной форме. Мужчины надели русские ордена и медали, княгини – алую ленту ордена Святой Екатерины, жалованного им царем. За десять лет изгнания мы в первый (и последний) раз присутствовали на церемонии, которая живо напомнила нам прошлое. Больше наши награды и ордена надевать не придется.

Похороны монархов в России проходили пышно; церемония требовала присутствия почетного караула, состоящего из придворных и военных высших чинов, офицеров и солдат, которые день и ночь стояли в карауле у гроба все время, что тело находилось в церкви, а также во время похорон. В почетный караул императрицы вставали также придворные дамы и фрейлины. Во время церемонии у гроба императрицы Марии Федоровны выстроился датский почетный караул. За ними выстроились, пусть и не в форме, русские офицеры, они настояли на том, что отдадут своей государыне последний долг. Они встали парами за датчанами, по обе стороны от гроба. Среди них находились и две последние фрейлины императрицы. Последними стояли два казака, телохранители покойной императрицы, которые последовали за ней в изгнание.

Перед смертью императрица выразила желание, чтобы ее похоронили в Дании лишь на время. Она хотела покоиться в России, рядом со своим мужем, и взяла с дочерей слово: как только позволят обстоятельства, ее останки перевезут. До тех пор ее гроб поместили в саркофаге королевской усыпальницы в соборе Роскилле, милях в двадцати от Копенгагена, где, начиная с X века, хоронили датских королей[6].

Вечером после похорон король и королева Дании дали ужин в честь гостей королевской крови, которые по такому случаю собрались в Копенгагене. В знак почтения не было музыки, а все дамы были в черном. Все гости, и дамы, и мужчины, – при орденах. Такого сбора я не видела пятнадцать лет. Кто-то из собравшихся совсем не знал других, кто-то не встречался с довоенных лет. В прошлые годы мы вели примерно одинаковый образ жизни, у нас были схожие интересы; в настоящем они сильно разнились. Для представителей Скандинавских стран почти ничего не изменилось, но