Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

влияла на него самым плачевным образом. Не зная об их отношениях, я по совету Карпа взяла ее на работу кухаркой. Когда все выяснилось, было уже поздно. Случались странные вещи: счета постоянно росли, начали пропадать вещи, а выговоры не производили ни малейшего действия. И все же я решилась расстаться с Карпом лишь через несколько лет, а расставшись, ужасно по нему скучала.

Еще одним важным человеком в моем доме была Мари-Луиза, моя горничная. Умная, проворная и честолюбивая девушка очень поддерживала меня. Она была искренне предана мне и оставалась со мной даже в те времена, когда я не всегда была в состоянии платить ей жалованье. Однажды она доказала свою привязанность самым решающим образом, и я узнала о том, что она сделала, лишь несколько лет спустя, когда она вышла замуж и оставила меня.

В числе моих протеже была одна русская девушка, которой пришлось бежать из России в одиночку, бросив родителей. Она попала в Париж совсем юной и вынуждена была сразу зарабатывать себе на жизнь. Я жалела ее и старалась делать все, что в моих силах, чтобы помочь ей хоть чем-то. Она очень привязалась ко мне, но иногда ее привязанность была чрезмерно назойливой. Впрочем, привязанность не мешала ей всячески эксплуатировать меня и мое влияние. Один или два раза, узнав о ее неблаговидных поступках, я подолгу отказывалась видеться с ней, но она проявляла упорство и нахальство; в конце она всегда возвращалась, выдумывая тот или иной предлог для своего поведения. Любопытная по отношению ко всему, что меня касалось, особенно по отношению к моим личным делам, она прекрасно знала о моих финансовых трудностях. Однажды в мое отсутствие она явилась к Мари-Луизе и попросила у нее взаймы десять тысяч франков. Она сказала, что деньги нужны ей для того, чтобы помочь мне, и она вернет их через две недели, когда ей самой заплатят за партию сшитого ею белья. Мари-Луиза поверила ей и поспешила в банк, продала какие-то ценные бумаги и передала ей деньги. Сумма составляла большую часть многолетних сбережений. Не приходится и говорить, что я тех денег так и не увидела. Долгое время Мари-Луиза, уверенная в том, что деньги попали ко мне, довольствовалась обещаниями скорого возврата и даже не думала о том, чтобы обсудить дело со мной. Но прошло почти два года, а деньги так и не вернулись. Наконец она пришла ко мне, и правда выплыла на свет. Мы передали дело адвокату, но хитрая обманщица была уже далеко.

Глава XXIII

Развитие эмигранта

Как только я обосновалась в своей булонской «загородной усадьбе» и перестала искать новые знакомства, люди сами потянулись ко мне. В шедшем тогда процессе моего развития большую роль играли книги и разговоры. Чем больше я узнавала и слышала, тем интереснее мне становилось. Но, чем дальше я заходила, тем больше убеждалась в скудости моих познаний. Мне многому предстояло научиться, и я не желала впадать в уныние. Наконец в моей жизни снова появилась определенная цель.

Благодаря новым интересам я научилась отчетливее формулировать собственные мысли; с течением времени, благодаря одиночеству и сосредоточенности, на меня нахлынул такой прилив идей, что я буквально вынуждена была дать им какой-то выход, и перо и бумага казались наилучшим выходом. Однако эти приступы были еще прерывистыми и обычно давали очень мало результатов. Мой разум еще не мог придумать форму, в какой изливались бы мысли, и фантазия блуждала произвольно. Прежде мне и в голову не приходило, что писательство – это труд. Я считала литературу чем-то сродни религии, а писательство – своего рода даром, подарком небес, которым награждаются немногие избранные. Считая себя простой смертной обладательницей довольно ограниченных способностей, я не смела подниматься в сферы, населенные только небожителями.

Незадолго до того меня попросили регулярно писать статьи для одного шведского журнала. Мне и в голову не приходило, что я могу писать статьи сама. Я поручила задачу еще одной моей русской протеже, пожилой даме, обладавшей эрудицией и способностями, которых, как мне казалось, я была лишена. Перед тем как отсылать статьи, я вычитывала их и довольствовалась тем, что вставляла несколько фраз здесь и там или меняла одно-два слова. Вознаграждение, весьма приличное на французские деньги, я делила между автором и несколькими другими людьми, нуждавшимися в помощи.

Зимой 1927 года, после женитьбы брата, я познакомилась с группой французов, интересовавшихся литературой и политикой. Мы встречались в непринужденной обстановке; к моему огромному изумлению, новые друзья выказывали большой интерес к тому, что пережила я. Они часами слушали рассказы о моем детстве и юности, интересовались подробностями времен войны и революции. Они вызывали меня на разговоры, а я рада была поделиться с такими внимательными слушателями. Вскоре я взглянула на свою жизнь под новым углом; все ее события показались мне звеньями одной цепи, с перерывами в последовательности событий. Конечно, я не считала, будто моя жизнь имеет какое-либо политическое или историческое значение, ведь сыгранная мною роль была несущественной, и все же жаль было не записать подробности событий, пережитых мною лично.

Мое воображение жадно ухватилось за такую возможность. Наконец у меня появилась тема, причем такая, которая мне очень нравилась! Поощряемая теми же друзьями, я села за письменный стол; теперь я уже не могла не писать, ничто не могло меня остановить. На поверхность всплывали давно забытые картины из прошлого, подробные картины, раскрашенные яркими красками. Ко мне возвращались звуки и запахи, я прикасалась кончиками пальцев к знакомым предметам. Я снова переживала прежние эмоции, и они так же действовали на меня, как встарь. Иногда я вслух смеялась, а иногда по лицу моему текли слезы, оставляя большие пятна на странице.

Я писала медленно и обдуманно, чрезвычайно наслаждаясь; такая форма радости до тех пор была мне неведома. Летели часы. Я писала по-французски, а законченные куски читала друзьям вслух. Но я писала для себя, не думая ни о публике, ни о публикации. Моя работа продвигалась медленно, по прихоти вдохновения; я сохраняла детское благоговение перед такими минутами и никогда не форсировала события. Казалось святотатством пытаться писать, когда я не нахожусь под влиянием особенных чар. И, поскольку я не могла управлять своими настроениями, иногда я целыми неделями не записывала ни одного слова. Но я не спешила.

Издатели шведского журнала, куда я отсылала статьи, снова и снова предлагали мне написать для них воспоминания, но я упорно отказывалась даже подумать над их предложением. Как-то раз в Париж приехал один из издателей и