Борис и Глеб - Андрей Ранчин

Однако неясно, насколько древней является такая практика обращения с телами умерших до срока: отказ от захоронения в земле ориентирован на обычай погребать мертвецов в землю; между тем до Крещения на Руси господствовало трупосожжение. Не очевидно, что обычай не хоронить заложных сложился уже в новокрещеной Руси к 1010-м годам. Мнение же некоторых фольклористов о глубокой древности этого обычая недоказуемо. Самое раннее свидетельство о суеверной практике отказывать заложным в ингумации, погребении в землю, относится только ко второй половине XIII века[135].

* * *

Последней жертвой Святополка стал древлянский князь Святослав, о чьей смерти в «Угорской горе», то есть в Карпатских горах, на пути в Венгрию «Повесть временных лет» сообщает в той же пространной статье под 1015 годом: «Святополк же окаянный и злой убил Святослава, послав к нему к горе Угорской, когда тот бежал в Угры. И стал Святополк думать: “Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русскою землею”». В отличие от Бориса и Глеба древлянский князь не был причислен к лику святых. Почему у одного из трех братьев при одинаковом финале земной жизни оказалась такая посмертная участь, непохожая на посмертную судьбу двух других жертв? Вероятно, смерть Святослава за пределами «своего», русского пространства, в межграничье Руси и Венгрии была осмыслена символически — ведь в Средние века пространство не было нейтральным, оно было «своим» и «чужим», священным и профанным, мирским, «чистым» и «нечистым».

И само движение внутри разных видов пространства, и пересечение его границ выявляли сущность человеческого «я». Смерть в культурном и географическом «вакууме» не свидетельствовала для современников о святости третьей жертвы Святополка. Но есть и объяснения более простые. Одним из условий формирования церковного почитания были чудеса у останков, мощей святого. А таких свидетельств, очевидно, не было: о них ничего не известно. Тело Святослава, похоже, вообще не было отыскано.[136] Правда, церковная традиция не требовала при канонизации мучеников, пострадавших за Христа, чудотворения как обязательного условия: сама их смерть считалась достаточным свидетельством. Но ведь Святослав, как и Борис и Глеб, не был мучеником за христианскую веру в строгом смысле слова: Святополк не требовал от своих жертв отречься от Христа. Впрочем, реальные обстоятельства гибели Святослава Древлянского, бледной тенью мелькнувшего на листах летописей и канувшего в небытие, навсегда останутся тайной.

Дальнейший грандиозный замысел братоубийцы не удался: в войну за Киев вступил Ярослав Мудрый. Борьба между ними за киевское княжение и за власть над Русью длилась долго, с 1016-го до середины 1019 года и была полна драматическими перипетиями. «Повесть временных лет» и «Сказание об убиении Бориса и Глеба» согласно изображают ее как возмездие братоубийце. («Чтение…» о ней говорит глухо, даже не называя имени Ярослава.) Последняя битва, если верить летописи и «Сказанию…», промыслительно совпала с местом убиения Бориса. Окаянный Святополк был разбит, бежал и сгинул где-то «меж Чехией и Польшей» — в «пустой», «ничейной», «выморочной» земле. Но тут уже начинается новая история. Это могло бы составить тему нового рассказа — но теперешний рассказ наш окончен.

* * *

Трижды сходились войска. Была та битва жестокой и яростной, и не было подобной ей на Руси. К ночи всё было кончено. Печенеги бежали. Река, на берегах которой совершилось злодейское убийство Бориса, стала местом расплаты братоубийцы за великий грех. Безлунная ночь помешала Ярославу преследовать врага. Спустившаяся на землю тьма укрыла Святополка.

Бежали, страшась оглянуться, боясь собственного предательского следа. Побежденный князь остановился на привал лишь перед рассветом. На востоке, где-то за Альтой, прорезалась узкая, как лезвие ножа, холодная полоска зари. Святополк молча сидел на расстеленном плаще. Его окружали вышгородцы, бояре Путша, Талец, Еловит. Те, кто четыре года назад исполнил его повеление. Они не могли надеяться на прощение Ярослава и готовы были сделать всё, что скажет их князь. Они всматривались в лицо господина, смутно серевшее в предрассветных сумерках. Но взгляд Святополка был пуст, губы замкнула печать безмолвия.

Путша первый осмелился нарушить тишину:

— Ярослав одолел нас, но ты, княже, можешь лишить его не долгой радости. Собери снова печенегов, испроси воинов у Болеслава. Вспомни: много раз выходил ты против Ярослава и побеждал его. Пошли гонца в Вышгород за казной, покамест враги не покинули поля возле Альты. Ярослав не осмелится идти на Вышгород с малой дружиной, а войско его утомлено. Вышгородцы верны тебе, они тебя любят!

Святополк очнулся от оцепенения. Медленно, с усилием он выговорил:

— Яне нужен им — вышгородцам, киевлянам… Не выли говорили: народ шепчется на улицах, клянет меня окаянным, говорит о чудесах, о неведомо кем зажженных свечах, которые странники и охотники видят в чащобе, где брошено тело Глеба? Они признавали меня, пока я был силен. Теперь же я слаб. Я собрал множество ратников — и где же они теперь? Воевать с Ярославом — это не колоть копьями сонных и не резать поварским ножом отроков. Иноземцы, говоришь? Ярослав заключит мир с печенегами, а поляки не пойдут в новый раз на подмогу. Помнят, как убивали их на ночных постоях по городам и весям русские. Уходить надо. За русский рубеж. Болеслав не откажет в хлебе и воде своему зятю. Седлайте коней!