Чаша гнева - Дмитрий Казаков

И граф, подавая пример, отхлебнул из кубка. Его примеру последовали гости. Робер чуть пригубил вино, оно оказалось густым и необычно крепким. Сколько лет оно пролежало в подвалах замка, прежде чем быть поданным к столу, оставалось только гадать.

– Угощайтесь, – Раймон широко повел рукой и опустился на место.

Поначалу подали пшеничный хлеб[176]и травы с диковинной в этих местах спаржей, которую привозят с Востока. Заправленное кислым соком[177]блюдо заставило желудок заворочаться в предвкушении чего-либо более основательного.

Протертый суп из овощей лишь слегка утолил голод, и поэтому когда в зал начали вносить подносы с блюдами из дичи, то многие из гостей сладострастно облизнулись.

Роскошь графского стола поражала воображение. Жареная курица сопутствовала жаркому из куропаток, рядом были дрофы и журавли. Гусиные ножки истекали жиром, Павлины возлежали на блюдах точно живые, но птицами все не ограничивалось. Желающие могли отведать крольчатины, косульего и даже медвежьего мяса. Огромных жареных вепрей подали на стол целиком. Обложенные зеленью звери лежали, грозно оскалив пасти, из которых торчали острые белые клыки. Не было недостатка и в рыбе. Копченые угри соседствовали с миногами, а рядом с ними расположилась пойманная на побережье Аквитании странная рыба камбала.

Украшать мясо, придавать ему неповторимый вкус должны были соусы. И здесь повар превзошел самого себя. Помимо обычного кисло-сладкого соуса из сухофруктов и белого чесночного соуса из миндального молока, тут были вовсе необычные смеси. В них чувствовался вкус восточных пряностей, но точный состав вряд ли бы взялся определить самый искушенный гурман.

Запивать все это великолепие приходилось чистым белым вином хорошей выдержки или гипокрасом[178]. Для особо изысканных гостей подавали горячее вино с чабрецом и мальвазией.

Граф почти все время беседовал с сидящими по правую руку виконтом де Комборном и его сыном, не обращая внимания на тамплиеров. Робер был этому даже рад. Могущественный властитель внушал ему неясное опасение.

Не поддерживая разговор, к тому же, можно было отдаться радостям чревоугодия. Молодой рыцарь решил, что не будет большого греха в том, что он хорошо поест. А если честно, то небогатое меню монастыря слегка наскучило ему.

– Воистину, я бывал за столом короля Иерусалимского, но тот был скуднее! – проговорил брат Анри, шумно отдуваясь. Судя по всему, достойный командор есть более не мог.

– Сложно спорить, – кивнул Робер. Желудок его был набит плотно, точно кошель ростовщика. – А кто здесь есть кто? Я плохо знаю южные гербы…

– Увы, я тоже знаю немногих, клянусь Святым Отремуаном, – пожал плечами брат Анри. – Но кое-кого знаю. Вон там сидят родичи нынешнего командора Горной Аравии из семьи де Бо. Далее – Вильгельм д'Арно и Раймон д'Агу. По другую сторону стола – вон тот, высокий – Драгоне де Бокайран, рядом с ним – Бертран д'Андюз, а еще дальше, – взгляд Робера уперся в могучего седовласого воина, щеку которого украшал длинный рваный шрам, – Раймон де ла Терм, знаменитый вояка из виконтства Безье. Все они достойные рыцари и славные воины.

– Ваша правда, – голос графа, прозвучавший неожиданно громко, заставил Робера вздрогнуть. Даже де Лапалисс немного смутился, – среди моих вассалов много достойных мужей!

Раймон Сен-Жилль смотрел на рыцарей Ордена черными глазами, в которых плескалась насмешка.

– Как вам мой стол?

– Великолепно, во имя Господа, – не покривив душой, отозвался брат Анри.

– Я рад, – владыка Тулузы склонил голову, – а теперь мне хотелось бы послушать ваш рассказ, эн Анри, о том, что творится в Святой Земле. Чего нового слышно в королевстве Иерусалимском и сопредельных землях.

Пока де Лапалисс рассказывал, наступила новая перемена блюд. На стол подали десерт: сыры, фрукты и сладости. Горками лежали обычные для Лангедока яблоки, груши и сливы, гораздо меньше было привезенных с востока фиников и абрикосов. Любители сладостей могли побаловать себя миндальным печеньем, халвой и нугой.

Но отяжелевшие уже гости пробовали десерт лениво, лица были красные, распаренные. В зале, в котором в самом начале пира еще чувствовался холод, стало душно.

Граф слушал рассказ со вниманием, изредка задавал вопросы. Видно было, что ему интересно, и Робер гадал, что кроется за этим интересом – праздное любопытство или нечто большее?

– Благодарю вас, – проговорил Сен-Жилль, когда рассказа был окончен. – Я узнал много интересного!

Он встал и хлопнул в ладоши. Гул разговоров стал чуть потише.

– Дамы и мессены, – сказал граф, – настало время для увеселений. И поскольку сегодня не просто пир, а посвящение в рыцари достойного юноши, то даже развлечение мы сделаем уроком куртуазности. Йокуляторы[179]сегодня отдыхают. Дадим место певцам любви, трубадурам!

– Дадим, дадим! – зашумели гости.

– Кто же споет нам сегодня? – спросила высокая белокурая дама, сидящая рядом с сенешалем графства Раймоном де Рекальдом.

– О мадам, я был бы рад вернуть из монастыря Бертрана де Борна, – с улыбкой проговорил граф, – или вызволить с того света Бернарта Вентадорнского, но это увы, невозможно.

Гости дружно рассмеялись.

– Но и наше время славно многими певцами, – повелитель Лангедока сделал широкий жест, – Раймон де Мираваль!

Ибо те, кто ведет войну и с оружием в руках служит Богу, не противны ему.

Августин Блаженный. «О граде Божием», 413-426 гг.

30 октября 1207 г.

Лангедок, Тулуза

Гости разразились приветственными криками, когда в центр зала, на свободное пространство выбрался высокий и стройный мужчина лет пятидесяти с лютней в руках.

Лицо его освещала добродушная улыбка, а одежда, роскошная, как и у самого графа, красноречиво говорила о том, что трубадур при тулузском дворе в большой чести[180].

– Начинайте, прошу вас, мессен, – проговорил Сен-Жилль. – Мы ждем от вас кансону!

Раймон де Мираваль вместо ответа ударил по струнам, и лютня запела. К ней вскоре присоединился густой и мягкий голос.

Любо петь, когда весна