Война самураев - Кейра Дэлки

— Истинно, господин, — ответил всадник. — Только на сей раз мы стоим по другую сторону. Теперь Тайра собрались внутри, поджидая недругов-смутьянов. По мне, так куда лучше.

Сигэмори предался раздумьям. С той поры, когда его отец, Киёмори, принес обет Будде и стал послушником, минуло девять лет. Однако ни сутры, ни заповеди его, похоже, не волновали — все время он, как и прежде, посвящал упрочению влияния среди вельмож. С теми, кто мог посягнуть на владычество Тайра, Киёмори стал обходиться еще суровее, а за обиду воздавал сторицей. Всего несколько месяцев назад Сигэмори пришлось оправдываться перед свитой императорского регента за то, что юнцы Тайра отказались уступить ей дорогу на улице. И даже после этих извинений Киёмори подослал своих молодчи-ков-кабуро избить свиту регента, сопроводив кару посланием «Перед Тайра расступаются все».

Очень скоро имя Тайра оказалось у каждого на языке, будь то вельможа, крестьянин или купец. Самоуправство Киёмори донимало всех. Сигэмори старался как мог, выступая образчиком хороших манер, привитых матерью. При дворе он был любим, но на фоне его обходительности выходки Киёмори и других сородичей казались еще более дикими.

Сигэмори повернулся в седле, чтобы поприветствовать воинов, — скрипнули кожаные шнуры его начищенного доспеха. Бок о бок с ним у ворот стояли всего две сотни воинов, но то были закаленные в боях конники Тайра, с небольшой долей отпрысков Фудзивара и Оэ, которым не терпелось вкусить битвы и славы. Юношам Хэйан-Кё мир, как видно, наскучил. Сигэмори тревожился. Непросто будет им прославиться в этом бою.

— Не по душе мне сражаться с монахами, — вымолвил стоявший рядом всадник, словно читая мысли. — Разве не сказано, что убийство монаха удесятеряет дурную карму? И что отнявшему жизнь у инока никогда не видать Чистой земли?

— Да, так говорят, — согласился Сигэмори. — Однако эти иноки сами идут на нас боем. Забыв о миротворческих обетах, они сошли с горы Хиэй, желая луком и нагинатой смутить дух императора. Если монах нарушает обет и идет убивать, его ждет в тысячу раз большее несчастье, чем нас. Так что наши руки останутся чисты.

— Понимаю, господин. Правда, я слышал, у монахов есть причины для недовольства.

Это не давало покоя и Сигэмори. Как бы то ни было, чернецам не стоило втягивать в разбирательство императора.

Вышло так, что государь-инок Го-Сиракава возложил часть правительственных полномочий на сыновей своего советника, монаха Сайко. А так как наместниками они оказались нерадивыми и своевольными, вверенные им храмы, входившие в подчинение Энрякудзи с горы Хиэй, оказались разграблены и осквернены. «Монахам Хиэя следовало пойти с жалобой к Го-Си-ракаве, под стены То-Сандзё. В конце концов, государь Такаку-ра еще мальчик, ему едва минуло четырнадцать».

Гул наступавшей рати монахов делался громче и громче, и вот уже Сигэмори различал в нем храмовые песнопения и речитатив сутры Тысячерукой Каннон. Сидеть за высокой оградой, не видя передвижения вражеских войск, было невмоготу, и Сигэмори окликнул часового на стене:

— Эй, ты! Видишь кого? Далеко ли до них? Часовой обернулся и крикнул:

— Господин полководец, монахи обходят нас с севера, по улице Итидзё!

— Хм-м… — Сигэмори обратился к сидящему рядом воину: — Кто стережет северные ворота?

— Минамото Ёримаса, господин. У него всего три сотни на трое ворот.

— А-а, монахи, должно быть, прознали, что тот участок слабо защищен.

Такакура проявил великодушие, позволив горстке уцелевших Минамото выступить в охране императора. Сигэмори, однако, терзали опасения — а ну как Минамото лучше проявят себя в бою? Тайра так сильно пали в глазах придворных, что Минамото ничего не стоило завоевать их расположение. Сигэмори понимал: на море Тайра, может, и нет равных, но в умении управляться с луком и конем Минамото им не превзойти.

— Прикажете выслать Ёримасе подкрепление, господии? Сигэмори на миг задумался.

— Нет. Иначе Ёримаса оскорбится. Решит, что Тайра усомнились в его мужестве и сноровке. Пошлем одного воина наблюдать за ним. Если вернется и доложит, что монахи прорывают оборону, тогда и дадим подкрепление.

Тут же к северной границе Дворцового города отправили всадника. Пение монахов становилось все глуше, пока совсем не стихло вдалеке. Минуты тянулись, оглашаясь лишь конскими всхрапами да бряцанием доспехов. И вот в тишине вдруг послышался воинственный клич и молитвенные напевы зазвучали вновь, приближаясь теперь уже к вратам Сигэмори.

— Господин! — воскликнул дозорный со стены. — Они идут сюда!

Вскоре вернулся и разведчик, посланный наблюдать за Минамото. На губах его играла озадаченная ухмылка, которую тот тщетно пытался скрыть.

— В чем дело? — накинулся на него Сигэмори.

— Этот Ёримаса оказался хитрой бестией, — отозвался всадник. — Надо отдать ему должное. Он сказал монахам, что никто не признает их требований, если они разобьют его малый отряд и пройдут во дворец без помехи. Победа же над более могучим воинством принесет им славу и убедит государя выслушать их прошение.

— Нашим воинством, надо полагать?

— Именно. И монахи согласились. Сейчас они направляются сюда — вызывать нас на бой.

Сигэмори вздохнул:

— И впрямь хитро придумано. Упаси меня Амида от таких соратников. Что за оружие у монахов? — спросил он дозорного.

— Грубые копья и нагинаты, господин. Еще, конечно, мечи, у некоторых — мотыги и прочая крестьянская утварь. Щитов нет. Не иначе думают укрыться за священными ковчегами.

— Отлично, — пробормотал Сигэмори. — Значит, они без луков. Если повезет, ворота можно будет даже не открывать. — Он прокричал своим воинам: — Всем спешиться! Лошади не понадобятся. К стене! Стройся плечом к плечу, как можно плотнее! Они решили устрашить нас громовым кличем, так устроим им в ответ дождь из стрел!

Сигэмори сам слез с коня и вскарабкался по деревянной лестнице к самой кромке стены. Оттуда ему стало видно, как поток монахов запруживает улицу Омия, неся, точно топляк после разлива, узорчатые и золоченые ковчеги. Солнце посверкивало на лезвиях нагинат и бритых головах растущей орды монахов. С пением и молитвами они хлынули к воротам, да в таком множестве, что иным пришлось отступить на боковые улочки. Сигэмори, сидя на своей жердочке, не мог разглядеть камня на мостовой — до того густой была толпа. Он расчехлил лук и вытянул из колчана гудящую стрелу, потом послал по своим рядам приказ повторять за ним.

— Стрелять только по моей команде.

За стеной воины, повинуясь приказу, доставали луки. По шеренге пробежала волна, напоминая трепет боевого етяга на ветру.

Выждав, когда монахи закончат священный гимн, Сигэмори прокричал им:

— Кто вы, что явились сюда нарушить покой императора? Ему в ответ раздался нестройный хор:

— Мы пришли с жалобой к государю!

— Мы ищем справедливости!