А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко

в руках. Дождавшись, пока Ярина отделится от стволов опушки, протянул к ней свечку. Ровный огонь не трепыхался от ветра, не вспыхивал, не трещал, не гас. Прежде чем калитка открылась, Ночь передал Ярине свечу:

– Это мой дар тебе, будущая яга. Эта свеча никогда не погаснет, куда бы ты ни шла. Даже если остановится время, даже если молния ударит в берёзу Инмара. Даже если Хтонь и Лес сольются в одно.

– Хтонь и Лес и есть одно, – ответила Ярина, вспоминая Кощеев подарок, и приняла свечу.

Она не обожгла руку – только красный круг лёг на ладонь поверх бледного пятнышка, что осталось от Белого Пламени. А когда Ярина ступила за калитку, весь двор зацвёл лесными розами. Все огни загорелись в избе, в амбаре и в бане, Коркамурт в свежей рубахе выставил горячий ноздрястый хлеб. Всюду пахло розами, легко и сладко, с дымком костра, с ароматом голубой речки. Обыда, улыбаясь, шагнула навстречу, и Ярина взглядом встретилась с её очами – теми, что по глубине соперничали с Лесом, по темноте – с Ночью, по жару – с пеклом Красного Дня в середине лета. Но пока лишь его порог подходил к порогу, близилась полночь, и Ярина, опустив свечу на стол, почувствовала вдруг такую усталость, что села на лавку и упёрлась грудью в столешницу. Положила руки на расшитую лютиками скатерть и уткнулась в них лбом.

– Что это ты с волосами сделала? – охнула Обыда.

Зазвенело в ушах, и изба заплясала перед глазами. Печка подмигнула, Коркамурт тихонечко закряхтел, чёрные горячие мухи заполнили голову. Когда Ярина пришла в себя, в мыслях вертелось одно слово.

– Сольвейг – выдохнула она, поднимаясь на локте. Ходики так и показывали полночь, стрелка сдвинулась едва ли на мгновенье. Словно и не было отлучки в небытие.

– С чего это ты её помянула? – нахмурилась Обыда.

– Слышала. Прямо сейчас, – растерялась Ярина.

Из-за плеча яги выглянул встревоженный Кощей, у дверей, сливаясь с тенями, застыл Тём-атае. Вумурт похрустывал в уголке у кадушки; с подоконника, от раскрытого окна глядела перламутровым глазом сонная Гамаюн; где-то у порога бродил Мунчомурт, роняя с бороды капли и мокрые дубовые листья.

– Полна горница людей, – слабо засмеялась Ярина. – Что стряслось?

– Волосы ты обрезала, вот что стряслось, – проворчала Обыда. – Силу свою растрынькать решила? Ещё бы дольше до дома плелась – ни капли бы не осталось.

Ярина добралась до постели, села. Кощей молча подложил под спину подушку, Обыда со вздохом накрыла пуховой шалью. Ярина огляделась, дотронулась до волос и ойкнула: тело прошило болью, будто всюду одновременно укололи иглами, а на пальцах осталась кровь.

– То-то, нылы-визьтэм[77]! – расстроенно и сердито проговорила Обыда. – Мало приключений на бедовую свою голову, на бедную мою головушку седую. Ещё что придумала! Кто тебя постричься надоумил, болезная?

А сама зыркнула на Тём-атае, но тот только развёл руками. Обыда закатила глаза: вроде бы и сердилась – но… словно бы и не очень. Вроде и тревожилась – а будто с облегчением, будто сама чего-то ждала, что наконец случилось.

– А Сольвейг-то при чём?

– А я почём знаю? Задолго до тебя она была, да куда разумней. Косы-то свои не обрезала!

– Почему ты её звала? – настойчиво спросила Ярина. Похолодели пальцы, будто кровь и на них, и в них заледенела. Прошиб пот.

– Услышала-таки, – с досадой пробормотала Обыда. – Взрослая ты девка уже, в семнадцатый год вступаешь, мало ли что. Просила её тебя, глупую, поберечь, если куролесить начнёшь. Она единственная, кто меня на той стороне слышит.

Слово зазвенело и замерло. Потянуло дымом от чёрной двери. Все гости как один шагнули к порогу – к тому, что выходил к Лесу.

– А их зачем позвала? – шёпотом спросила Ярина, растирая плечи. Ещё не хватало – перед Лесным народом показывать, что слаба. И так много увидели.

– Так шестнадцатая весна, – сдержанно произнёс Кощей и вытащил из-за пазухи, из-под серого плаща яркий венок. – Получай, именинница.

Улыбка сама растянула губы. Ярина подалась вперёд, наклонила голову. Ждёшь, ждёшь, бывало, и никак не наступает. Уж сколько раз представишь, до самой мелочи выдумаешь, – а оно не идёт, всё не идёт. И вдруг, когда уже позабудешь… Опомниться не успеешь, как попадёшь в самое сердце того, что желала. Венок лёг на голову травяной тяжестью, роса и весенние соки заструились от макушки к затылку, ко лбу, побежали, как прозрачные слёзы, по щекам. Ярина выпрямилась, и Обыда накинула ей на плечи белый плащ, расшитый красным и чёрным узором. Ярина только мазнуть взглядом успела по ткани, но едва лён коснулся плеч, разошлось по телу мягкое тепло, наполняя силой. Плащ окутал Ярину от плеч до пят, взвился лёгким душистым облаком, лёг ровно.

Руки-помощники вынырнули из-за печи, поднесли травяной мешочек с засахаренной клюквой, принялись ластиться, будто кошки. Ярина погладила их, улыбаясь, раскусила кислую ягоду. Вумурт восторженно забулькал, подбежал, перекатываясь, протянул костяную шкатулочку, украшенную резными кувшинками.

– Вот тебе, юная яга, носи на здоровье, на пруд почаще заглядывай, а как полноправной хозяйкой станешь, меленки не забывай подтапливать!

Ярина раскрыла шкатулку. Внутри, переливаясь, лежали речные подарки: перстень, где вместо камушка лепесток водяной лилии; жемчужное ожерелье; тяжёлые бусы из обточенной волной гальки; мелкие раковины.

– Хочешь, в ушах носи, хочешь, к платью пришей, – подпрыгивая, захлёбывался Вумурт. – Вон там ещё, под листочком посмотри. Девочки мои для тебя старались!

Ярина приподняла вырезанный звездой лист кувшинки и вгляделась в россыпь камушков с налипшим золотым песком. Сначала подумала, что это вразнобой, просто красоты ради. Но ещё мгновенье – и камни сложились в картинку. Ярина узнала дно заброшенного колодца у озера: тина и ракушки, валуны с выбоинами и заросшее водорослями ведро. Но только не привычно темным был колодец, а светилось, отражаясь, цветное окно: будто избушка Обыдова подошла к самому краю, заглянула внутрь.

– Это чтоб, куда б судьба тебя ни забросила, помнила ты про дом, – важно сказал Вумурт, крайне довольный, что именинница разглядывает его подарок дольше прочих. – А примерь! Примерь что-нибудь, русалок моих не обижай!

Дождавшись, пока Ярина нацепит все подарки, Вумурт угомонился. Тогда наконец и Гамаюн, вспорхнув с окна, сделала круг над горницей и уронила на стол рядом со свечой сияющее перо. На миг коснулась крылом Ярининой щеки и вылетела в окно.

Следом Ярина приняла подарки от других обитателей Ближних полян, разобрала корзину, перевитую ландышами и гусиным луком, – в ней прислали дары жители воршудов. Погладила вишнёвый гребешок из Юберово, вспомнив, как отвадила с тамошнего выпаса лешака. Дунула в калюку[78], любовно