Без остановки. Автобиография - Пол Боулз

как бы могло выглядеть подобное путешествие на моей родине — приехать в любой заинтересовавший город, остановиться в нём на пару дней и поехать дальше. Джордж Тернер, которого я не видел со времён своей жизни в Тунисе, пригласил меня погостить в особняке в Эванстоне, где жил с семьёй. У меня появилась возможность проехать на автобусе компании Greyhound до Чикаго. Остановки автобуса в Рино, Солт-Лейк-Сити, Шайенне и Омахе и, наконец, в Чикаго, оставили меня при мысли, что Соединённые Штаты — красивая страна. Тридцать пять лет назад симптомы грядущего упадка были едва заметны (хотя встречались, конечно, чокнутые, вроде моих родителей, которые уже в 1920 г. с негодованием жаловались на загрязнение воздуха и исчезновение сельских пейзажей).

Джордж был очень недоволен тем, как вели себя итальянцы в Эфиопии[206]. Из Туниса он доехал до Аддис-Абебы и поэтому ощущал определённую связь с эфиопами. До Эфиопии итальянское правительство совершило целый ряд злодеяний в Ливии, о которых писали только в арабской прессе. Джордж отвёл меня в Северо-западный университет и познакомил с Мелвиллом Херсковицем[207], который, как заправский знаток местных народов, негодовал по поводу итальянцев. Но я не мог проникнуться чувствами к тем местам и народам, которых не видел, а мог лишь не одобрять что-то из принципа.

С Джорджем и его семьёй я провёл две недели, после чего поехал к Брюсу Морриссетту, который тогда находился в университете Джона Хопкинса в Балтиморе. Брюс познакомил меня с австрийцем по фамилии Фурман. Он перенёс воспаление мозга и большую часть времени проводил в постели (спустя много лет с Гором Видалом[208] мы вели по улицам Нью-Йорка сэра Осберта Ситуэлла[209], у которого была болезнь Паркинсона, и глядя на его попытки удержаться во время ходьбы, я тут же вспомнил Фурмана). Мне казалось, что любая жизнь будет лучше, чем жизнь с родителями, поэтому я внимательно выслушал врача, лечившего Фурмана, который предложил мне переехать в дом, где жил этот временно нетрудоспособный человек, чтобы час в день читать вслух больному. Я ответил доктору, что подумаю, и сообщу решение после возвращения в Нью-Йорк.

Глава Х

Оказаться снова дома под гнётом немого вопроса «Ну, чем ты заниматься будешь?» не доставляло никакой радости. Я хотел писать музыку, но члены моей семьи считали, что это не профессия, а призвание. Я поехал в Гринвич-Виллидж, чтобы увидеться с русским художником-неоромантиком Эженом Берманом, который тогда только успел приехать в Америку и поселился в маленькой квартире на Вашингтон Сквер. Он предложил сделать балет: я должен буду написать музыку, а он — либретто, а также создаст костюмы и декорации. Не помню, кому мы собирались предложить этот опус, но я горел желанием взяться за работу. Вспомнив, что в углу гостиной мистера Фурмана в Балтиморе стояло пианино, я решил написать его врачу, что готов читать его пациенту, если мне дадут возможность пользоваться инструментом. Тот согласился, я переехал в Балтимор и принялся писать музыку к балету. В балете была музыкальный отрывок, названный мной Promenade Solitaire du Jeune Etranger Qui Ramasse et Contemple des Fragments Antiques / «Одинокая прогулка молодого иностранца, собирающего и созерцающего фрагменты древних артефактов». Это название понравилось Вирджилу Томсону, когда он увидел набросок. По словам Томсона, оно описывало не только картины Бермана, но и самого художника.

В доме на улице Св. Мартина, где жил Фурман, было очень тихо. Хозяйством бойко заправляла расторопная темнокожая пара. Я начал читать мистеру Фурману книгу «Смара» / Smara Мишеля Вьёнжанжа[210].

Уговорить больного прослушать именно эту книгу было непросто, пришлось «втюхать» её под предлогом, что это написанный сходу отчёт об экспедиции с музыкальными отрывками, фотографиями и подробными картами. Бедняга во время чтения лежал в кровати, с которой его поднимал и снова клал слуга, оттого волей-неволей он оказался внимательным слушателем, поэтому мне казалось, что слуга хотел, чтобы Фурману читали именно «Смару». Ну, что захотел слуга, значит, будут тебе её читать. Так мне, по крайней мере, тогда думалось, и я не считал, что сам навязал ему выбор книги (хотя сейчас думаю, что выбор книги был вопиюще неразумным и противоречил вкусам больного).

Я посетил офис компартии в центре Балтимора и познакомился с Биллом Браудером — младшим братом кандидата в президенты Эрла Браудера[211] (от коммунистической партии США), человеком, вкладывающим много сил в «борьбу». Накупил уйму разных партийных трудов про коммунизм и изучал историю европейских компартий. Мне казалось, что американская компартия может служить только орудием устрашения, и все попытки представить её как обыкновенное американское учреждение обречены на провал. Партия действовала легально, и это казалось абсурдом. Чтобы в партии появился какой-либо смысл, её надо было запретить и загнать в подполье. Из всего инструментария политических средств я верил только в заговор. Тем не менее это были годы Народного фронта и заявлений типа «Коммунизм — это американизм XX века», поэтому я делал вид, что со всем согласен.

На Юто-Плейс / Eutaw Place я посетил квартиру сестёр Этты и Кларибель Коун[212], о которых мне часто говорила Гертруда Стайн.

Они приняли меня очень радушно, и я стал их частым гостем. Вместе с братом они занимали две квартиры, завешанные всевозможными творениями живописцев, начиная с Моне, хотя их «фишкой» был Матисс. Говорили, что у них самая большая коллекция работ Матисса в мире. Я упомянул Бермана, его работ у них не было, и они заинтересовались. В Нью-Йорке я поговорил с Берманом, и тот дал мне несколько рисунков тушью, чтобы я показал их сестрам. Те, которые я не продал сестрам Коун, купил куратор Балтиморского художественного музея. Берман любил деньги, а я был рад выступить в качестве посредника.

Созданное в Хартфорде (штат Коннектикут) Общество друзей и врагов современной музыки, Inc. / The Friends and Enemies of Modern Music, Inc. попросило Вирджила Томсона провести концерт современной музыки в художественном музее Уордсворт Атенеум. Томсон написал мне с просьбой прислать ноты моих «анабасских песен». В те годы, куда бы я ни пошёл, всегда таскал с собой ноты своих произведений, начиная с Aria, Chorale and Canonic Rondo / «Арии, хорала и канонического рондо» и так далее. Я не смог присутствовать на концерте и услышать исполнение, потому что не имел возможности покинуть Балтимор.

У мистера Фурмана был лимузин с шофёром, и во время наших ритуальных вечерних поездок Фурман, как он сам говорил,