Повести и рассказы - Андрей Сергеевич Некрасов

где закончил свое последнее плавание наш старик «Север». Самолет шел низко. В окно ясно были видны остатки нашего лагеря, бочки с сетями и выброшенные на берег обломки судна. А через полчаса, когда мы сели в Николаевске и шум мотора стих, Шайтанов сказал, ни к кому не обращаясь:

— Счастливый старик!

И мы потом долго спорили, о ком он сказал — о себе или о «Севере» и о его удивительном конце.

Бандит

I

Небо, и без того темное, еще потемнело, точно свинцом налилось. Ветер налетел, подхватил твердые, как крупа, снежинки, закрутил их, поднял столбом, унес куда-то, и опять стало тихо-тихо кругом.

Володя остановился, глянул на компас и поправил за плечами тяжелый рюкзак. В рюкзаке, в самом низу, лежали консервы и шоколад. Над ними — вяленая рыба, сухари, а на самом верху, туго скатанный, связанный ремешками, теплый спальный мешок. На поясе у Володи с одной стороны висел большой охотничий нож, с другой — пистолет в кобуре.

— Жарко! — сказал Володя.

Он расстегнул ворот меховой куртки, забросил за плечи длинные уши оленьей шапки, глянул на компас и зашагал дальше. Твердый ледяной наст, проламываясь под тяжестью шагов, звонко захрустел у него под ногами.

Володя давно ждал пурги. Низкие тучи весь день ползли по небу. Налетая порывами, подхватывая и крутя снежинки, холодный ветер сразу набирал силу, и тогда казалось, что вот уже началось, понесло… Но ветер так же внезапно затихал, и тысячи снежинок с легким звоном падали на холодный наст.

Тогда Володя оглядывался на след, посматривал на компас и прибавлял шаг. Он очень торопился. Он решил не отдыхать, пока не начнется пурга. Ведь в пургу — хочешь не хочешь — все равно придется отдыхать. Было бы только где.

На гладком ледяном поле может и вовсе замести в пургу. Но тут повсюду по пути попадались ропаки и торосы, и Володя так выбирал путь между ними, чтобы на случай беды было где укрыться.

Ропаки он обходил, через торосы приходилось перелезать, карабкаясь на четвереньках, но лучше уж так, чем на голом месте оказаться в пургу.

А Бандит бежал сзади. И он тоже сторонкой обходил ропаки, перебирался через торосы, но ему было легче: он ничего не нес.

Вдруг ветер разом застонал, засвистел, и в ту же секунду все пропало: и ропаки, и торосы, и небо. Только снег, колючий, жесткий снег, сплошным потоком мчался куда-то, кружась и завывая на лету.

— Бандит, ко мне! — крикнул Володя и бросился туда, где приметил торос повыше.

Тут, под торосом, тоже было не больно уютно: лед, обглоданный ветрами, жесткий холодный снег. Но зато ветер сюда не залетал, и казалось даже, что здесь потеплее. А когда Бандит уселся у ног и принялся скусывать лед с широких, как лыжи, лап, Володя почувствовал себя совсем как дома. Он присел на снег, развязал рюкзак, дал Бандиту небольшую вяленую рыбку, а сам съел горсть сухарей и полбанки консервов. Потом он расстелил спальный мешок, забрался в него, положил рюкзак под голову и улегся на бок. Бандит устроился рядом, прямо на снегу.

— Ну, Бандит, мы с тобой нынче здорово поработали, — сказал Володя. — Если дальше так пойдет, через неделю будем в Охотске.

Бандит ничего не ответил. Он только посмотрел на Володю умными серыми глазами и потеснее прижался к мешку. Володя закрылся теплым меховым клапаном и скоро они с Бандитом заснули.

II

Как раз в это время на шхуне «Чукотка» собрались к ужину. За длинным столом уселось девять моряков — кто в полосатой тельняшке, кто в легком кителе, кто в сетке.

Маленькая чугунная печурка, привинченная к полу, раскалилась чуть не докрасна. В ней, шипя и гудя, пылали пористые камни, густо смоченные нефтью.

На столе стояло большое блюдо с макаронами. На потолке висела ярко начищенная лампа. Было и тепло и уютно, а ужин все-таки проходил невесело. Семерых товарищей не хватало за столом. Один из них — Володя Ченцов — ушел, а шестеро лежали на койках, больные цингой.

На шхуне больше половины людей плавали недавно. До этого плавания новички только понаслышке знали о цинге, а тут, как пришлось увидеть ее своими глазами, цинга нагнала на них страху. Молодым ребятам непонятно и страшно было, что здоровые люди ни с того ни с сего начинали вдруг жаловаться на слабость, бледнели, стонали по ночам, а наутро вставали вялые, с мешками под глазами. Больным ничего не хотелось: ни есть, ни гулять, ни работать, ни читать. Одна забота была у них — добраться до койки и укрыться потеплее. Потом у больных из десен выступала кровь, и они даже говорить переставали.

А старые моряки, которым не впервой приходилось зимовать на севере, те тревожились еще больше. Они-то не раз видели цингу и знали, что тут хорошего ждать не приходится. Вот так полежит больной, потом у него начнут падать зубы, потом ноги и руки распухнут, одеревенеют, и тогда уж — лечи не лечи — нет от цинги никакого спасения. Тогда один конец — смерть.

Лечить цингу нужно с самого начала, а на шхуне лечить было нечем. От цинги одно лекарство: свежие овощи, зелень, молоко. А тут ни зелени, ни молока не было на много миль кругом.

«Чукотка» зазимовала в крошечной бухточке у маленького скалистого островка в Охотском море. На этом островке не то что овощей, на нем и травы не бывает. На скалах растет один мох, да и тот не очень густой. И звери там не водятся — только птицы гнездятся на скалах в летнее время. Ничего завидного нет на этом островке, и корабли туда редко заходят. А «Чукотку» загнала на этот островок нужда.

Поздним временем вышла «Чукотка» из бухты Нагаева. Туда завезла она полный груз продовольствия и лекарств на зиму, разгрузилась и пошла домой, во Владивосток. И хотя уже бурная холодная осень стояла над морем, но на шхуне и на берегу надеялись, что поздний рейс кончится благополучно.

Сначала все и шло по-хорошему. С разных сторон налетали на шхуну ветры, волны качали «Чукотку» на белых гребнях, но прочная, красивая шхуна, точно смеясь над ветрами, танцевала на крутых волнах, кланялась мачтами вправо и влево, а сама шла да шла вперед, оставляя за кормой пенный след.

Так прошли три дня. А на четвертый задул