В свободном падении - Антон Секисов

указателях, ведущих в эту мрачную, как следует вытоптанную щель. Мы пошли быстро, не оглядываясь. Я зажёг на ходу сигарету, закурил, оставляя за спиной расщепляющиеся облачка дыма. Кира никогда не курила на ходу, она вообще не любила делать два и более дела одновременно — курить и идти, есть и разговаривать. Мне же, наоборот, жонглирование действиями доставляло радость — я мог бы ещё и пить, и ехать на велосипеде, только бы отвлечься от этих тоскливых видов и тоскливых же мыслей.

В двух местах просёлочная дорогая пересекла проезжую часть. Началась специально организованная парковка, большая, но пока совсем не заполненная — три или четыре хорошие машины с наклейками на заднем стекле стояли рядом, у дальнего угла. Из зарослей к нам выдвинулись две коренастые фигуры. Оба — в чёрной униформе с желтеющей на груди нашивкой — «охрана». Один был в чёрных мотоциклетных очках. Жевал жвачку и имел лысый продолговатый череп. От второго пахло освежителем воздуха. Тот, второй, потребовал документы. Мы выдали паспорта. Он сверился со своим списком и пропустил дальше. Потянулся высокий забор, увешанный плакатами вождей и их цитатами-лозунгами. Некоторые слова в цитате выделялись большими буквами, очевидно, чтобы расставить некоторые акценты, но расставлялись они в странном, я бы сказал, случайном порядке. Так, в одной из цитат выделялись слова: «МОЛОДЁЖЬ», «ПОТОМУ ЧТО» и «НЕ ХОТИМ».

У ворот нас поджидал румяный черноволосый парень в красной рубашке и хаки-штанах. Ещё издалека он приветствовал нас неким бодрым набором слов, сказанных поставленным, звонким голосом. Он продолжал исторгать бодрые и звонкие слова, пока провожал нас по дощатой выстеленной дороге. Доски мягко пружинили под ногами, оттого со стороны, наверное, казалось, что у тех, кто идёт по ней, плоскостопие. По обе стороны от дороги стояли палатки непривычной округлой формы. На них также имелись лозунги и портреты. Попадались редкие люди в таких же красных рубашках с планшетами в руках. Все как один, светлоликие юноши и девушки — с чудесно ясным взором и стремительным, осмысленным шагом. Наш юноша довёл нас до одной из палаток и, сообщив: «Ожидайте здесь», оставил ожидать. Мы присели на доски, перебрасываясь односложными фразами. Атмосфера была тягостная. Светило солнце и летали редкие, злые мухи. Кроны деревьев колыхались бесшумно, свободолюбивые — только на них не было надписей и портретов. «Ну и дыра» — заметил я вслух.

Через 15 минут, наконец, появилась ещё одна представительница бодрого юношества — худощавая девушка в очках без оправы. Она машинально поправила их и прошелестела знакомое: «Ожидайте». Отдёрнула занавеску и зашла внутрь. Я успел заметить сложенные друг на друга пластиковые урны, ящики, ворох свёрнутых плакатов. Что-то громко упало, что-то громко хлопнуло. Послышалось ещё несколько более тихих, неясного происхождения звуков. Потом девушка вышла к нам с пластиковой урной и маленьким блестящим ключом. «Это ключ от вашей гримёрки. Залог — двести рублей». «Гримёрка? Наша собственная гримёрка?» — мы обменялись с Кирой озадаченными взглядами. Я отдал смятые деньги.

— Пойдёмте за мной.

Мы вернулись на пружинистую дорогу, внезапно завернувшую за угол. Повернув вместе с ней, мы увидели сцену. Вернее, её каркас — сцепление никелированных труб, по которым, как обезьяны, ловко скакали загорелые рабочие. Сцена должна была быть большой, пространство вокруг него — огромным. Я попытался представить его заполненным тысячами ясноглазых молодых людей. Огромные реющие флаги и портреты, портреты, портреты, цитаты на полотнищах, реющих на ветру. И мы, крохотные, корчащиеся на сцене. Стало не по себе. По дороге девушка несколько раз прогнала нам заученную скороговорку про талантливую молодёжь, стабильность и высшие ценности. Задала какие-то вопросы. Кажется, даже спросила про политические взгляды. «Но вы не левые, конечно же?» — кажется, так звучал вопрос. «Конечно же» — отозвался я гулким эхом.

Мы подошли совсем близко к сцене, встали на вытоптанной лужайке. Я дотронулся рукой до пыльных, тяжёлых труб. Посмотрел назад, на уходящую между дальних палаточных домиков дорогу. «Идёмте, я вам гримёрку покажу» — нетерпеливо сказала девушка.

Мы обогнули сцену, за которой оказалась ещё одна череда палаток, маленьких, белых, без атрибутики, привычной треугольной формы. На одной из них уже висел листок из-под ксерокса: название нашей группы было напечатано на ней. Мы переглянулись ещё раз. Кира растерянно улыбалась, я, наверное, тоже. Я вставил маленький ключ в маленький висящий замок, провернул, отстегнул его, потянул за ручку. Дверца отошла с неохотой, невесомая, но упорная, застряла на середине, пришлось надавить на неё сильнее, прижать к стене. Кира зашла первой. «Чуть не забыла, — сказала девушка. — Давайте сюда ваши приглашения». Я достал из сумки сложенный вдвое распечатанный листок в файле. На компьютере приглашение было красочным — с крупным бело-сине-красным гербом в форме глобуса, который держали на вытянутой руке юноша и девушка, крепкие и радостные, подозрительно похожие на рабочего и колхозницу. Выеденные на моём плохом чёрно-белом принтере, они оказались какими-то дряхлыми неграми, пытающимися отнять друг у друга большое чернильное пятно. Девушка неприязненно взглянула на лист и унеслась с ним в неизвестном направлении.

Внезапно накатила слабость, закружилась голова. Я немного постоял у входа, облокотившись о шаткую стену. «Наверное, это из-за свежего воздуха, будь он проклят», — недовольно подумал я. Зашёл в гримерку. «Смотри, как здесь аскетично», — прокомментировала Кира.

Действительно, ничего лишнего в гримёрке не было: комнатка метра четыре, вешалка с гнутыми ломкими крючками, табуреты, столик, пыльное зеркало. Я был разочарован. С другой стороны, а чего я ждал? Шампанского во льду, фруктов на прозрачном столике? Персидских ковров и тигриных шкур? Полуголого кордебалета, ожидающего нас диване?.. Я прошёлся по комнатке, сел на табурет, под плакатом с перечёркнутой красным сигаретой. Такие же висели и на улице, приколоченные к деревьям.

— Нельзя курить ни здесь, ни там. Где же курить тогда? — возмутился я вслух.

— Нигде, — в проёме появилась наша проводница. — Курить вообще нельзя, курение убивает. Вы что, надписи на пачках не читаете?

Она засунула руку в проём и вручила мне четыре эластичных пропуска в красной рамке. На обратной стороне — те же двое, с глобусом.

— А это вам, — сказала девица. — Предъявите в день концерта.

Постояв перед дверью гримёрки в нерешительности и так и не определившись, что ей делать дальше, она добавила:

— Ну ладно, вы тут осмотритесь, можете какие-то вещи оставить. Ключ потом мне в палатку принесите, на всякий случай.

— А где это ваш… Сергеев? — спросил я, кивнув.

— Сергеев?.. — девушка посмотрела на меня странно. — Он уехал по делам недавно. Нет его.

И ушла. Я достал из нагрудного кармана сигаретный коробок, закурил. Кира спешно прикрыла заедающую, хлипкую дверь. На