В свободном падении - Антон Секисов

вернулся в спальню. «Вот, — встретила меня Наргиз с переполненным мусорным мешком в руках, — пойду выброшу его на улицу и будем есть». Раскрасневшаяся, она стояла в умилительных спортивных штанах. Зелёная косынка прятала роскошные волосы. В комнате было холодно и свежо — окна были распахнуты настежь. Я осторожно забрал из рук Наргиз мешок и поцеловал, будто бы получил от неё ценный подарок. «Выброшу я, а ты ешь, отдыхай. Если хочешь, поставлю тебе что-нибудь».

— Поставь свою песню какую-нибудь! — Наргиз погладила меня по руке, стесняясь. — Только если она приличная.

— Вот с этим, боюсь, проблема. Приличные слова в панк-песнях появляются только тогда, когда их не получается заменить неприличными.

— Тогда поставь что-нибудь на свой вкус, — отмахнулась от моих умствований Наргиз.

Особенно не задумываясь, я поставил ей Элвиса, песни с концерта на Гавайях в 1972-м, и отправился выкидывать мусор. На обратном пути я несколько раз прошёлся мимо киоска с цветами. С тоской посмотрел на последнюю, такую хрустящую, такую зелёненькую тысячную купюру. Помял и посгибал её в руках, свернул трубочкой. Сразу же представил стеклянный стол гримерки, круглые лампочки вокруг зеркала, и я, сидящий за этим столом и вдыхающий через эту купюру белый, щедро рассыпанный порошок. Вздохнул и отправился покупать цветы.

Наргиз поставила их в ведро, не найдя ни одной вазы. Я придвинул к дивану табурет с ноутбуком на нём. На ноутбуке запустил некий голливудский фильм, и мы сели смотреть его, параллельно потребляя мой обед. Вернее было сказать, Наргиз ела и смотрела фильм, я же не мог ни есть, ни смотреть, я сидел, изучая Наргиз. Наргиз чувствовала мой взгляд, изредка улыбалась мне, повернув голову, а потом возвращалась к фильму и еде. Поначалу мне было достаточно и того, но потом я заскучал. Фильм был скучен и предсказуем, герои — схематичны, вдобавок, я не мог сосредоточиться, реплики всё время проскальзывали мимо ушей. Наргиз, заметив моё состояние, отодвинула еду и прошептала тихо: иди ко мне! Я, как послушный пёсик, тотчас кинулся на зов, прильнул к ней, пылко, жадно поцеловал. Наргиз пахла мёдом. Я ненавидел мёд, но Наргиз пахла прекрасно. Я провёл пальцами по её волосам, тотчас утонув в них, зарывшись в них головой. Я, снова как пёсик, роющий ямку, разрыл её волосы, нащупал губами ушко, укусил его, поцеловал, потом укусил снова. Наргиз было щекотно, она ёжилась, смеялась, отстранялась. Я привлёк её к себе и крепко обнял. «Ты обнимаешь меня, как медведя», — вспомнил я замечание Наргиз. Мы залезли на диван с ногами, откинувшись на подушки, которыми я заставил стену. Я медленно гладил её по ноге. Наргиз, следя за моей рукой, спросила: «Тебе скучно»?

— Мне? Ты что! Я счастлив! — Сообщил я ей с удовольствием. И повторил ещё раз, по слогам, чтобы она точно поняла: «сча-стлив». В ту минуту мне было божественно хорошо.

— Нет-нет, я имела ввиду фильм…

— Ах да, фильм…

Я хотел ответить односложно, но, вне моего желания, моя мысль стала стремительно растекаться, я стал говорить, всё говорил, никак не умея остановиться.

Я сказал ей всё, что думал о голливудском кино в частности и в целом, о современном кино. Я клеймил обывателя, клеймил его потребительское желание просто расслабиться, и забыть ненадолго (на 120 или 130 минут) о своих мелких муравьиных делах при помощи вот такого кастрированного, рецептурно выведенного искусства. Я негодовал, неистовствовал и чуть не рвал на себе волосы.

Дослушав мой монолог, Наргиз вздохнула.

— Андрей, ты хороший парень, — сказала она. — Ты мне нравишься таким, но беда в том в том, что ты считаешь себя слишком особенным, ты слишком высокого о себе мнения. Просто у тебя слишком много свободного времени. Если ты найдёшь постоянную работу, и будешь каждый день приходить уставший, то тебе тоже захочется расслабиться, это естественное желание. Ты слишком серьёзно относишься ко всему… — употребив все эти многочисленные слишком, сделав на каждом из них акцент, Наргиз отхлебнула немного вина.

— Опять ты про работу… — с тоскою проговорил я. — Найду я эту работу, не переживай.

Я вспомнил фразу, которую любил произносить дед: «Была бы шея, хомут найдётся». Озвучил её Наргиз. Наргиз опять вздохнула и отвернулась от меня к стенке. На экране монитора, тем временем, главный герой сделал предложение главной героине на стадионе, на глазах у умилённой публики. Пошли финальные титры. Я налил себе ещё вина, выпил. Пощекотал Наргиз за пятку. Она недовольно отодвинула ногу. Я пощекотал вновь. Подполз к ней и укусил вдруг за попу. Наргиз подпрыгнула от неожиданности. Её лицо выражало негодование.

— Ты сошёл с ума? — поинтересовалась она, как мне показалось, вполне искренне. Я покачал головой. Придвинулся к ней и стал целовать — нос губы, щёки, уши, глаза, лоб. Она даже не пыталась сопротивляться, лежала, закрыв глаза. Суетливой рукой я, сдерживая себя, мягко и осторожно заполз под блузку. Живот её был горяч. Я погладил его рукой и, нагнувшись, неожиданно и для себя, прижался к её пупку губами и фыркнул, как конь, извергнув тем самым громкий, неприличный звук. Наргиз было очень щекотно, она отворачивалась от меня, хохоча.

Потом мы долго лежали, переплетя ноги, руки, тела, не целуясь, не спя, не лаская друг друга, а просто нежно сопя, нос к носу, дыша одним и тем же тёплым, но свежим, цветочным воздухом.

— Наргиз… — я спрашивал её, нависнув над ней, горячим шёпотом, — Наргиз… а как называть тебя ласково? Наргуля? Наргузя? Наргузик? Наргуша? Нара? Гузя? — я перебирал всё.

— Называй, как хочешь… — шептала она, не размыкая глаз.

— Тогда — Гузя! Буду называть тебя Гузей-Наргузей…

— Нет, так не называй…

— Как хочу, так и буду, — сказал я, властно возложив ей руку на грудь.

— Нет, не надо… — возразила Наргиз, убирая мою руку.

— Так и быть… — соглашался я, вновь запуская руку под блузку. Живот был ещё жарче, горячей. Я провёл рукой выше и упёрся в твёрдый край лифчика. Целуя Наргиз я чувствовал, как она вздыхает глубоко, чувствовал её острые зубки, её быстрый, пугливый язык. Она целовалась смешно, закрывая глазки и громко причмокивая. Я прижал её к себе крепко, сильно, вдавил её в себя и вдавился в неё, достиг рукой её груди, гладил узор лифчика, чувствовал под ним упругую плоть. Наргиз вздыхала и целовалась шумно. Вытащив из-под блузки руки, я принялся расстёгивать её, одну за другой. Руки мои дрожали, пуговицы были упорны и цепки, но дело шло. В разрезе вдруг показалась обильное белоснежное тело, её грудь, я склонился и принялся её целовать, осторожно сжимать. А потом сорвал блузку совсем. Наргиз