Блудное чадо - Дарья Плещеева

Он надеялся, что сердце подскажет ускорившимся стуком: вот, вот она! Но сердце билось ровно.

Зал почти заполнился, но несколько лож оставались пустыми. Петруха глядел на них с надеждой: а вдруг!..

В это самое время Анриэтта ехала по набережной мимо Лувра в великолепном экипаже. Рядом с ней сидела кузина, Франсуаза де Тонне-Шарант. Родство, впрочем, было весьма отдаленным, но их матери считались кузинами, так что дочери переняли это обращение. Девушка была фрейлиной герцогини Орлеанской, а герцогиня приняла появившуюся в Париже Анриэтту как лучшую родственницу: Анриэтта была крестной дочерью ее матери, ныне – снова королевы Англии, к тому же герцогиня знала, что в самое трудное время Анриэтта, тогда уже леди Тревельян, помогала изгнанной английской королеве деньгами.

Напротив сидели кавалеры – Адриен-Блез де Талейран, принц де Шале, и Луи де ла Тремуйль, сын герцога де Нуармутье. Франсуаза, которой было уже двадцать два года, сильно им увлеклась и хотела стать его женой, Луи де ла Тремуйль тоже порядком увлекся кудрявой золотоволосой девушкой, живой и насмешливой. Анриэтта покровительствовала влюбленным, это ее развлекало. Что же касается де Талейрана, он ухаживал за Анриэттой так, как человеку в годах, а ему было под шестьдесят, надлежит ухаживать за тридцатилетней дамой: с определенной долей иронии, но и с надеждой на благосклонность.

Он мог предложить весьма почтенное имя и возможность вести светский образ жизни. Сам он желал бы получить приданое Анриэтты. Оно образовалось случайно – кроме вдовьей части, которая ей причиталась после смерти мужа, но до восстановления монархии в Англии не могла быть получена, Анриэтта получила наследство от тетки, про которую и думать забыла. Ей казалось, что тетки уже нет на свете, но старушка поселилась в Бретани, сделалась скупа, как Евклион в комедии Плавта, и принялась копить деньги с той страстью, с которой раньше пускалась в похождения. Почему из всех племянников и племянниц она выбрала именно Анриэтту, так и осталось тайной.

– Мы можем поехать в театр, – сказала Анриэтта. – Что у нас сегодня?

– В Пале-Рояль? – спросил де Талейран. – Если с утра была пятница…

– Нет, четверг, – возразила Франсуаза. – Французская труппа играет по воскресеньям, средам и пятницам, а в остальные дни – итальянцы.

– Пятница. Значит, сегодня играет труппа Мольера. Если бы со мной был календарь…

– Четверг! Значит, дают итальянскую комедию! Но я знаю, что мы сделаем! Мы едем в Пале-Рояль и берем ложу! Если на сцене французы – значит, пятница! Если итальянцы – значит, четверг! – решила Франсуаза. – И не надо никакого календаря!

Де Талейран, признавая свое поражение, поцеловал ей руку.

Анриэтта задумалась, покручивая длинный локон. Она, вернувшись в Париж и обнаружив, что почти все дамы причесываются одинаково, велела делать себе прическу, как у Марии Манчини: пышные светлые волосы, разделенные на прямой пробор, взбиты по бокам, справа и слева на грудь спускается по локону. Манчини – брюнетка, у нее эта копна волос выглядит грубовато, но Анриэтта нашла нужное соотношение всех частей прически, и цвет ее волос, малость подправленный отваром ромашки для полоскания, уже воспет в дюжине мадригалов; осталось лишь понять, кому посвящаются стихи – ей или ее приданому.

– Хотел бы я, чтобы сейчас была пятница, – сказал де ла Тремуйль. – Мы бы полюбовались красавицей Бежар.

– Как много значит красота фамилии, – заметил де Талейран. – Арманда Бежар – это даже слишком красиво для буржуазки. Хотя она теперь по мужу Арманда Поклен, и опять нарушена гармония. Поклен – совершенно буржуазная фамилия, но актерка красивее многих наших фрейлин, фамилия не соответствует красоте.

– Она уродилась в отца, – сказала Анриэтта.

– И тут возникает вопрос об отце! – развеселились мужчины. – Ее супруг, придумавший себе прозвище Мольер, хотя на самом деле он Поклен, – кто он ей на самом деле?

– Перестаньте, господа, – одернула их Анриэтта. Она уже знала модную сплетню: якобы Мольер ухитрился жениться на собственной дочери от актерки Мадлен Бежар. Это вызывало у парижской молодежи особое любопытство, и Арманда Бежар, выступавшая под своей девичьей фамилией, пользовалась большим успехом.

Анриэтта попала в тот мир, куда стремилась, – в мир, где говорили о романах и стихах, где ходили в театры и слушали прекрасную музыку, где придворные учились танцевать, чтобы выступать в балетах вместе со своим молодым королем. Тут и не пахло московской скукой!

Все получилось так, как она хотела. У нее были деньги, был успех, она могла выйти замуж и родить детей, могла выбирать – блистать ли при дворе или стать хозяйкой замка, приглашающей к себе поэтов и художников. Но мужчины, которые домогались ее любви и ее приданого, ей не нравились. А уж в мужчинах она разбиралась.

Те, кто мог бы найти путь к ее сердцу, отважные участники Фронды, постарели, одни женились, другие скончались от давних ран. А те, кто блистал при дворе молодого короля, ей нравились, но не настолько, чтобы затевать с ними любовные интриги. Анриэтта знала, что одиночество ей не грозит, потому была разборчива и даже капризна.

Глядя на де ла Тремуйля, она подумала: он ведь чем-то похож на московита, то ли Пьера, то ли Петера, с которым она целовалась у дверцы дорожной кареты. Но у того взгляд более открытый, без лукавого прищура, и движения не вышколенные, не такие, которые вбил в душу и плоть учитель танцев.

Она бы сейчас охотно встретилась с московитами. Она бы даже хмурому Шумилову была рада!

– Едем в театр, господа, – сказала она. – Что бы там ни было – едем в Пале-Рояль!

Воин Афанасьевич, добывая деньги шахматной игрой, еще мог собой гордиться: он пустил в ход ум и сообразительность, он получает награду за свои способности. Уроки латыни тоже способствовали гордости.

Но то, чего потребовал Жан-Луи де Водемон, не лезло ни в какие ворота.

Да, он собирался в Париж, но по дороге в Париж решил остановиться в Антверпене. Оставив московитов на постоялом дворе, он куда-то ушел, пропадал целый день, вернулся очень поздно и сказал:

– Нам улыбнулась Фортуна!

О Фортуне у московитов было темное понятие, и повар объяснил по-простому: удалось наняться в богатый дом.

– Я сказал, что со мной приехали два помощника, два моих лучших ученика, что повар без учеников – пустое место, и, знаете, друзья мои, ко мне уже было совсем иное отношение! Нам дают две комнаты – для меня и для вас, нам кладут хорошее жалованье! Что вы так на меня смотрите? Конечно, если у вас полные кошельки золота и пальцы в бриллиантовых перстнях, вы можете отказаться…

Сперва Воин Афанасьевич был просто ошарашен. Он и дома-то заглядывал на поварню очень редко. Васька – тот просто стоял, разинув рот. Но Жан-Луи де Водемон имел совершенно сатанинскую способность внушать людям свои мысли. На следующее утро воеводский сын и Васька поплелись с ним на рынок закупать продовольствие. А через час стояли, сгорбившись, у кухонного стола и под наблюдением Жана-Луи де Водемона резали морковку правильной соломкой. Сам он расхаживал по кухне в белом фартуке и держал речь.