Повседневная жизнь советской коммуналки - Алексей Геннадиевич Митрофанов

минуя линзу. Говорили, так проигрываешь в размере, но выигрываешь в четкости изображения.

А выиграть в четкости изображения, скажу положа руку на сердце, ох как хотелось!

Показывали какой-то концерт. Помню фигуру скрипача, которая на наших глазах начинала вдруг катастрофически худеть, удлиняться, тянуться вверх и тянуться вниз, словно бы ее специально растягивали, и, казалось, вот-вот уже должна была перерваться где-то в районе талии, но именно в этот момент нашего скрипача, видимо, прихлопывали сверху и снизу, он стремительно сплющивался, охотно уподобляясь тыкве.

Все это разительно напоминало зеркала комнаты смеха, с той лишь разницей, что изображение, возникающее на зыбком экране, к тому же беспрерывно путало позитив и негатив. Бледноликий концертант в черном фраке упорно оборачивался негром в белом фраке (видимо, из джаз-банда)…

Но нам все это почти не мешало! На экран мы смотрели с благоговением».

Он же выдвигал весьма любопытную версию об историческом значении прихода телевидения в простые коммунальные квартиры: «Искусство пришло в комнату, оно ворвалось сюда, и это не снизило его эмоциональный градус (как полагаем теперь), но, напротив, во многом усилило, обострило. Искусство заставило воспринимать себя в конфликтном сопоставлении с бытом, со всем, что вокруг. Никогда еще оно не подступало так близко к этим людям. Не захватывало врасплох среди обжитых вещей, в домашней, незащищенной настройке души. Но эта “интимность” вовсе не принуждала искусство звучать приглушенно, переходить на шепот (как полагаем теперь), а лишь захватывала целиком, заставляя принимать трагедию, что неслась на экране, прямо “на себя”. Если бы все это происходило в чужом, набитом людьми зрительном зале, в регламенте дневных и вечерних сеансов, по билету за полтора и два рубля – сохранили бы мы тогда эту непосредственность восприятия, эту полную веру в подлинность того, что произошло на наших глазах?»

Вернемся, впрочем, к «кавээну». Он довольно быстро сделался настоящим народным девайсом. Этот телевизор был и у обычного рабочего с завода «Серп и молот», и у самого товарища Сталина, хотя тот и не жил в коммуналке вообще никогда.

Как мы уже писали, мощностей Александровского завода не хватало. Производство осваивали предприятия по всей стране. Появлялись новые модификации – не слишком, впрочем, отличавшиеся от предыдущих. Ну разве что какую-нибудь лишнюю рукоятку уберут за ненадобностью – все равно она не регулирует то, что должна бы регулировать.

Газеты то и дело радовали советских обывателей духоподъемными сообщениями: «Коллектив воронежского завода “Электросигнал” освоил производство телевизоров “КВН-49-4”. Уже изготовлено сто аппаратов. В ближайшее время завод приступает к серийному выпуску. Аппараты будут отправляться в Москву, Ленинград, Киев».

Прекратили выпускать этого монстра только в 1960 году, создав более двух миллионов экземпляров, каждый из которых был по-своему ужасен. А в 1957 году количество телевизоров, находящихся в собственности советских граждан, перевалило за миллион. Тогда же был запущен в производство еще один легендарный советский телевизор – «Рубин-102». Линза для него не требовалась, он был способен принимать целых 12 каналов (опять-таки, не существующих в стране) и имел некий намек на сервисные функции – в частности, был оборудован гнездом для подключения магнитофона, с помощью которого жители коммуналок записывали и потом прослушивали телевизионные концерты.

Он тоже выпускался десять лет, и за это время было собрано и продано более 1,3 миллиона «Рубинов».

* * *

И на протяжении всего этого времени на коммунальной стене висела так называемая абонентская радиоточка, она же репродуктор, она же абонентский громкоговоритель. Ее часто называли словом «радио», что в принципе не верно – сигнал доставлялся не с помощью радиоволн, а по проводу. В каждой квартире было несколько специальных радиорозеток, в которую вставлялся шнур, заканчивающийся где-то в недрах этого устройства.

И сама радиорозетка, и штепсельная радиовилка лишь внешне и притом не сильно отличались от вилки и розетки системы электроснабжения, рассчитанной на ток напряжением 127 вольт, а затем и на 220. А размещались радиорозетка и электророзетка рядом, без преувеличения, бок о бок.

Неудивительно, что розетки постоянно путали. Если, например, магнитофон включали в радиорозетку, то он просто не включался. А если вилка от репродуктора случайно попадала в электророзетку, то из него раздавался треск, шел дым, а во всей квартире вырубались пробки.

Впрочем, пример с магнитофоном не совсем удачный – у первых советских магнитофонов как раз были предусмотрены специальные разъемы для соединения с радиорозеткой – чтобы записывать транслируемые программы (например, концерты или радиоспектакли, существовал в то время такой популярный жанр) на магнитную ленту. Так что, при особом везении, можно было с помощью электрической розетки сжечь не только репродуктор, но и магнитофон.

Но пытливый читатель, конечно же, понял, что я имею в виду.

Считается, что проводной громкоговоритель изобретен в 1880 году поляком Юлианом Охоровичем. Он был впервые использован во время озвучивания оперы в парижском театре.

В нашей стране эти устройства появились сначала на улицах. Они оповещали жителей о всяческих важных событиях. Первый был установлен в 1921 году в Москве – на Тверской улице, на балконе дома Моссовета.

А еще спустя год вошла в строй Радиостанция имени Коминтерна, антенны ее передатчика располагались на радиобашне, известной нашим современникам как Шуховская. Ее автору – инженеру Владимиру Шухову – в то время было хорошо за шестьдесят. Тем не менее он предложил довольно интересную, как бы сейчас сказали, креативную идею. Ради экономии металла установить не три башни по 350 метров каждая, а одну высотой 148 метров, и к тому же ажурную. Проект Шухова был принят. И всего лишь за три года башню возвели.

А по поводу более чем необычной «внешности» своих гиперболоидных сооружений инженер рассказывал: «Однажды прихожу раньше обычного в свой кабинет и вижу: моя ивовая корзинка для бумаг перевернута вверх дном, а на ней стоит довольно тяжелый горшок с фикусом. И так ясно встала передо мной будущая конструкция башни».

Начало вещания, конечно же, было событием масштабным. «Рабочая газета» накануне сообщала: «Настройтесь на волну 3000 метров и слушайте! В воскресенье, 17 сентября в 3 часа дня по декретному времени на центральной радиотелефонной станции Наркомпочтеля состоится первый радиоконцерт. В программе русская музыка».

Путеводители по советской столице писали, что мощность новой радиостанции больше, «чем мощность радиостанций Нью-Йорка, Парижа и Берлина вместе взятых».

Поэт Николай Кузнецов посвятил этой башне стихи:

В синеву на полтораста метров,

Откуда видны далекие пашни,

До туч, гоняемых ветром,

Выросла радиобашня.

Сжималось кольцо блокады,

Когда наши рабочие плечи

Поднимали эту громаду

Над Замоскворечьем