Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

торговых партнеров. Наконец, они широко привлекали к коммерческим переговорам третьих лиц, которые действовали открыто, не будучи, однако, посвящены в подробности намерений заказчиков.

В поисках продавцов оружия и подходящих транспортных фирм Акаси и компания работали совсем не на пустом месте. По данным А.М. Гартинга, который, напомним, зимой 1904—1905 г. заведовал агентурой Департамента полиции в Германии, японцы имели в Западной Европе сеть коммерческих компаний и доверенных лиц, занимавшихся закупкой и контрабандной отправкой в Японию машин, оборудования, медикаментов и продовольствия. Масштабы этой контрабанды были столь внушительны, что в Петербурге стали снова подумывать об организации постоянного «полицейского» крейсирования русских военных кораблей где-нибудь «вне европейских вод»[671].

Все это, вместе взятое, крайне затрудняло для Мануйлова и горстки его наблюдательных агентов контроль за действиями заговорщиков, планы которых менялись с калейдоскопической быстротой – Акаси их постоянно торопил. В довершение всего японец стал избегать останавливаться в одних и тех же местах, и это выбило из рук российской контрразведки ее, пожалуй, главный козырь – возможности M-me Masson и ее гостиницы. В общем, слежка за Акаси и его агентами все более усложнялась, и их деятельность грозила окончательно выйти из-под контроля российской контрразведки. Поэтому в мае 1905 г. Мануйлов резонно предложил директору Департамента полиции «учредить самое широкое наблюдение за полковником Акаши, Деканози, Зиллиакусом и другими лицами, примыкающими» к их «особой организации», для чего планировал организовать специальную агентуру в семи крупнейших западноевропейских портовых городах – Гамбурге, Кёнигсберге, Лондоне, Ливерпуле, Гавре, Марселе и Шербурге[672]. «За означенными лицами, – писал Мануйлов Коваленскому, – надлежало бы установить во время их постоянных передвижений в различные города Европы неотступное наблюдение для выяснения их сношений и вообще крайне полезно было бы принять все меры к освещению внутренней агентурой всего происходящего в этом направлении».

Идея Мануйлова была энергично поддержана послом Нелидовым в письме, получив которое министр иностранных дел граф Ламздорф счел нужным представить «на высочайшее благовоззрение»[673]. На запрос, последовавший из царской резиденции, А.Г. Булыгин, недавно назначенный министром внутренних дел, с подачи Департамента полиции ответил в успокоительных тонах и, по существу, отверг план Мануйлова – Нелидова. Тогда, пренебрегая неписаными правилами чиновной этики, но руководствуясь интересами дела, 15 июня Нелидов вновь обратился к своему министру с письмом, в котором подчеркнул, что «сведениям, доставленным из Парижа г-м Мануйловым, не было придано той государственной важности, которую они представляют»[674]. «Возможность наблюдения за подпольною деятельностью японцев, которую г-ну Мануйлову удалось добыть, кажется мне настолько существенною для ограждения нас от происков этого опасного и беззастенчивого, ничем не стесняющегося врага, – добавил Нелидов, понимавший, что после цусимского разгрома мирные переговоры с Японией вот-вот должны начаться, – что мне казалось бы необходимым ее расширить, а именно доставить средство для наблюдения за японской миссией в Лондоне. Тамошний посланник пользуется полным доверием своего правительства и имеет на него огромное влияние. При предстоящих переговорах о мире нам было бы в высшей степени важно быть осведомленными о получаемых и посылаемых им телеграммах»[675].

В ответ на такую настойчивость влиятельного дипломата Рачковскому ничего другого не оставалось, как запросить у Мануйлова «обоснованных доказательств» достоверности его информации, которые, прямо скажем, представить было непросто. Дело в том, что та часть корреспонденции заговорщиков, которая все-таки попадала в руки Мануйлова, была зашифрована и выглядела как обычная коммерческая переписка. Речь в ней шла о каких-то анонимных поставщиках и сроках поставок, контрактах, «товаре», «экземплярах», «картах», «брошюрах» и тому подобных невинных на первый взгляд вещах. «Предметом этой корреспонденции, – позднее писал Мануйлов, – где упоминается “15 тысяч с 2 500 000 карт”, или “1000 экземпляров и 200 000 карт”… при беглом чтении можно подозревать, что угодно … Но если обратить внимание на сообщение письма Бо от 22 июня о необходимости для “карт” двух с половиной тысяч ящиков и о том, что перед укладкой загадочные карты нуждаются в “смазке салом”, то все сомнения о содержании переписки должны отпасть и для читателя станет ясно, что таинственные сношения Деканози и Бо являются исполнением планов первого, Акаши и Циллиакуса, и что Бо был комиссионером их по закупке в Швейцарии оружия и патронов, французское название которых cartouche было заменено для конспирации словом carte»[676].

Таким образом, понять, что под «экземплярами» и «картами» имелись в виду винтовки и патроны, а под «брошюрами» – револьверы, можно было лишь в контексте анализа всей деятельности Акаси и его агентов. Но как раз этого-то новые руководители российской политической полиции делать и не хотели. К тому же в течение весны и начала лета 1905 г. Мануйлов по крайней мере дважды непреднамеренно вводил свое начальство в заблуждение об отправке оружия в Россию. В качестве основных перевозчиков боеприпасов в мае он указал немецкий пароход «Корделия», а затем – пароход «Каликста Гарсиа» (и даже представил его фотографию), который Циллиакус в начале июня почти сторговал в Гамбурге. По разным причинам обе эти сделки у заговорщиков сорвались, и информация о них, таким образом, оказалась ложной.

В общем, убедить свое новое начальство Мануйлову не удалось. Настроения, которые господствовали на Фонтанке в этой связи, вполне передает тот факт, что одну из своих телеграмм Мануйлову, которой санкционировался его незначительный расход «для получения сведений о провозе оружия», там даже не сочли нужным зашифровать и отправили открытым текстом, чем, по выражению Нелидова, «весьма озаботили» французскую тайную полицию. В итоге в конце июня 1905 г. предложения Мануйлова о реорганизации его работы в Западной Европе были окончательно отвергнуты, а сам он, по представлении в Департамент своего полного финансового отчета о деятельности за границей, был отозван домой. В середине августа 1905 г. его деятельность была свернута – последнее свое донесение из Парижа Мануйлов отправил 11 августа. Если учесть, что в эти же дни в связи со сменой заведующего фактически оказалась приостановлена и работа парижской Заграничной агентуры (место Ратаева занял Гартинг), то станет понятно, почему последние приготовления к отплытию парохода «Джон Графтон» и сопровождавших его яхт прошли для Департамента полиции незамеченными, и в Петербурге об этой экспедиции узнали лишь на ее завершающей стадии. Слежка за Акаси в эти последние перед началом экспедиции «Джона Графтона» дни для российской контрразведки была серьезно затруднена и тем, что Акаси в лице жены одного из французских агентов Мануйлова приобрел весьма осведомленного информатора о положении дел в стане своих непосредственных противников. Услуги M-me Roland обошлись японской казне в 400 фунтов стерлингов[677].

Впрочем, если обстоятельства в российской контрразведке летом 1905 г. сложились бы иначе, уследить за «Джоном Графтоном» ей вряд ли бы удалось: снаряжение судна и сам его поход были обставлены настолько конспиративно, что и сегодня многие детали этой экспедиции либо вообще неизвестны,