Вкус свинца - Марис Берзиньш

делай такое лицо! Знаю, мы никакие не ангелы и совсем не герои, но все же… для тебя же не новость, что евреи должны перебраться в гетто в Московском форштадте?

— Э-э…

— Там совсем не санаторий… я понятно излагаю?

Пишу, что, судя по газетам, все не так жутко. Да, отдельно от остальных, но, может, в гетто их наконец оставят в покое.

— М-да… беда в том, что и среди них много таких наивных, которые верят, что уж там наступит покой. Понятно, что не осталось ничего, за что бы зацепиться, только призрачная надежда… Но, Матис, ты, в самом деле, веришь газетам? Веришь «Тэвии»? Может, и «Цине» тоже верил?

— Э-э! — я опускаю голову. Что привязался?! Умник нашелся.

— Матис, ну, не сердись. Я же понимаю, не хочется думать о худшем, им тоже не хочется, но… но разве ты не чуешь, как фрицы да один-другой добрый молодец из наших любят еврейский народ? В Би- керниеки расстреливают… и не только. В волостях расстреливают!

— У-у!

— Именно так, чистка повсюду. Крестьянин на рынке может мне всучить червивые бобы, но для чего ему придумывать кошмарные истории. Вот так-то… И когда новости добираются до евреев, они тоже перестают верить в спасение в пределах гетто. Тогда и последние надежды тают, понимаешь?

— А-а… — ну, мне еще не так хреново, но понимаю, что есть причины побаиваться. Мой дружок, шныряющий в чреве Риги, наверняка знает куда больше моего.

Понемногу начинаю догадываться, куда гнет Рудис, — он решил кого-то спасти. И, вне сомнения, в нашем доме, но для пущей уверенности вытягиваю руку и пальцем указываю вниз — здесь?

— Что? Ну да, здесь. Лучшего места я не придумал.

Опять поднимаю ладонь и по одному разгибаю пальцы — сколько?

— Трое. Хорошая семья…

— У-у! — невольно вырывается возглас удивления. Я почему-то подумал, что речь идет об одном.

— Думаешь, многовато? — Рудис как-то увял. — Может, ты вообще против? И я тут зря распинаюсь…

Сердито машу кулаком — нечего мне тут мозги промывать!

— Догадываюсь, что хочешь сказать, прости! Но ты и меня пойми… ну, не могу я быть нейтральным, как Швейцария, сейчас не могу… молодая пара, дочка пяти лет. Если не найдут убежища, в гетто не пойдут. Ну, хоть в лес… хотя какой лес, скоро осень. Видел бы ты, в каком они отчаянии.

— А-а…

— х! Нужно время, чтобы переварить такой неожиданный поворот. «Как-то все очень быстро. Дай обмозговать».

— Понимаю тебя, но я уже все придумал. Мы их… — Рудису не терпится. Я прикладываю палец к губам, и он умолкает.

Так, с бухты-барахты, впустить в дом совершенно чужую семью… дело нешуточное. Как мы еще уживемся? Будем путаться друг у друга под ногами. Рудис, тебе всегда нравилось жить вольготно, а тут вдруг решил ужаться… не знаю, мне не нравится… Меня разбирает досада, лезет, зараза, со всех сторон. Ну, почему так все происходит? Было более-менее спокойно, и тут вдруг — раз, и такие хлопоты… Эх, Рудис, Рудис, самаритянин ты мой, ты ж меня без ножа режешь. Казалось, я вроде неплохой парень, всегда протяну руку помощи, но вот приходит время и, глянь-ка, совсем даже не тянет мир спасать. И куда подевалась она, любовь к ближнему… даик дальнему? И была ли она?

Па-па-па… нужно зайти с другой стороны, нужно войти в положение. Три перепуганных человека, которым грозить опасность. Маленькая девочка, вцепившаяся в мамину юбку… Родители готовы на все, лишь бы спасти своего ребенка… Где они сейчас? Да не это главное. Рудис прав — нужно взять себя в руки и помочь этим горемыкам. Если откажусь, на сердце не будет покоя, это и так ясно, а вместе сними, что, покой наступит? Легко не будет, а кто сказал, что будет легко? Ведь и Господь не обещал, скорее наоборот — в мире вас ожидают беды, но… да что там, как будет, так будет, а если пораскинуть мозгами, то мне нужно радоваться, что Рудис способен на что-то такое. Нужно брать с него пример. Хороший пример не заразителен, и все-таки… Эй, так в какой комнате мы их поселим?

Беру карандаш, нужно изложить на бумаге возникшие вопросы, сомнения и предположения. Скоро научусь писать быстрее, чем иной думать способен.

— Что ты думаешь о Тамаре? — прочитав мое послание, спрашивает Рудис. — Ей-то можно доверять?

— А-а!

— Запустим их в мою, извини, в комнату твоих родителей, а я в большой комнате на кушетке. Как думаешь? — киваю головой, и Рудис, глядя в бумагу, продолжает. — На окна плотные шторы. Накажем, чтобы вели себя, как мыши, да они и сами понимают. Из дома ни шагу… Ну, может, по ночам во дворе свежим воздухом подышать. Так… А если заявится кто чужой? Чужих в дом пускать не будем.

— У-у! — выталкиваю ладони вперед.

— Имеешь в виду, если вломятся силой?

— А-а!

— Ну… тогда — в окно. Что? Вот, можно еще в фотокладовку и вниз, в подвал.

— И-и…

В фотокладовку… Идея Вольфганга. Он любил фотографировать, но не мог найти место, где делать фотографии. Тогда Вольф двумя большими листами фанеры отгородил угол одной из комнат и оставил щель для входа, которую и до сих пор скрывает сине-зеленая полосатая занавеска. Заодно удалось спрятать и люк, ведущий в погреб. Погреб, крышку которого сейчас скрывает куча моей грязной одежды, невелик. Примерно два на три метра и полтора в глубину. Полки для варенья и ящики для свеклы, морковки и картошки, конечно, занимают место.

Но на какое-то время несколько человек там смогут затаиться. В погребе сыро, мокрицы ползают, зато в фотокладовке совсем другое дело. Мальчишкой я часто любил туда забираться. Как в теплую, темную и таинственную нору.

— Где они сейчас? — Рудис читает мои вопросы. — Еще у себя дома, но там уже небезопасно. Соседи такие… подозрительные. Как с питанием? Ну, старик, не забывай, где я работаю. Да и у них с собой, думаю, кое-что будет. Если не ящики консервов, так что-то другое, что можно обменять на жратву. Не волнуйся, с голоду не подохнем.

— Э-э…

— Если договорились, я им скажу, чтоб собирались. Когда будут готовы, привезу сюда. Да?

— А-а!

Тамара, узнав о грядущих переменах, погружается в размышления.

— Это же довольно опасно.

— Э-э… — отмахиваюсь рукой. Мне сейчас трудно сказать, насколько велик риск, меня больше занимает, как мы уживемся, найдем общий язык. Все-таки чужие люди.

— Пожалуйста, будь начеку! Все будьте начеку. Буду заходить с проверками.

— А-а… — улыбаюсь, насколько могу.

Внезапно она обнимает меня за шею и целует.

— Я горжусь тобой.

— И-и… —