Мародеры. Как нацисты разграбили художественные сокровища Европы - Андерс Рюдель

В Швеции разгорается такая же дискуссия о реституции, как в свое время в Германии, хотя и не столь масштабная. Вопросы, однако, возникают те же. Критик Ингела Линд пишет небольшой комментарий в Dagens Nyheter под заголовком «Музей современного искусства не идет на переговоры. Наследники уже получили компенсацию». Она считает, что «музей не обязан торговаться, раз семья в 1960-е годы уже получила компенсацию от немецкого государства. Если наследники недовольны размером компенсации, им в первую очередь следует потребовать у немецкого государства больше денег». Линд считает, что «подобные тяжбы с музеями будут привлекать все новых корыстных адвокатов, лично заинтересованных в том, чтобы искусство приносило больше прибыли».

Главный редактор отдела культуры газеты Dagens Nyheter Мария Шоттениус высказывается еще более резко: «Не пора ли установить срок давности для такого рода дел, пока подобные иски не опустошили все музеи? Адвокаты богатеют, а искусство беднеет».

На дискуссионном форуме Newsmill ей отвечает Катарина Ренман Классон, специалист по авторскому праву и праву в искусстве: «Странное высказывание, учитывая, что Европа и весь мир стремятся к прямо противоположным решениям. Интересно, что за искусство, по мнению Шоттениус, хранится в наших коллекциях?» Классон хочет сказать, что проблема не в «доходах адвокатов, а в том, чтобы облегчить возврат украденных произведений законным владельцам. Странное мнение — выходит, чтобы не обеднеть, культура должна признать законность нацистских краж».

Многие были согласны с Классон. Историк Ингрид Лумфорс, также принимавшая участие в работе Комиссии по еврейскому имуществу в Швеции во время Второй мировой войны, пишет в разделе культуры газеты Expressen:

Лумфорс затрагивает важный аспект. Во время тяжбы Музей современного искусства настаивал, что требования наследников не имеют силы, так как они знали о местонахождении картины с 1978 года, а написали в музей только через двадцать пять лет. Но разве сам музей не должен изучать провенанс произведений из своих коллекций?

Турд Эриксон в журнале Fokus пишет, что политики не проявили к этому вопросу никакого интереса: «Потрясающая пассивность по сравнению с тем, как участвует в подобных делах Госдепартамент США».

Такое же представление сложилось у Уэсли Фишера из Claims Conference, который еще в 2007 году был в Швеции, где участвовал в совещании в министерстве культуры. В Стокгольме он общался с Хелен Нильсон — ведущим специалистом министерства, Торстеном Гуннарсоном — начальником отдела коллекций Национального музея изобразительного искусства и Анной-Гретой Эриксон из Государственного управления по охране памятников культуры. Обсуждали возможность создания исследовательского проекта, чтобы выяснить, не попало ли в послевоенные годы в шведские музейные коллекции искусство, украденное нацистами. Результаты расследования предполагалось разместить либо на специальном сайте, либо на www.lootedart.com. «Я устроил эту встречу, — рассказывает Фишер, — потому что было ясно: Швеция почти не занимается исследованием провенанса. А без этого нельзя. Случай с картиной Нольде очень симптоматичен».

Правда, ничего из этого не вышло — ни систематических исследований, ни сайта с открытой информацией об их результатах. В музейном мире дело Нольде скорее отпугнуло, нежели вдохновило исследователей на новые изыскания.

В сентябре 2009 года Музей современного искусства, наследники Дойча и анонимный покупатель наконец достигли договоренности. Это был компромисс. Картина останется в музее всего на пять лет, но взамен в течение еще пяти лет музей сможет брать у покупателя в аренду другие аналогичные картины. Наследники Дойча вернули правительству ФРГ сумму, эквивалентную 4000 бундесмарок, которые они получили в качестве компенсации в 1960-е годы. Анонимный покупатель, гражданка Израиля, живущая в Лондоне, заплатила за картину 3 150 000 долларов.

В конечном счете проигравшим оказался музей. Пострадала и его репутация, поскольку дело обсуждалось СМИ во всем мире. Чувствуя, что пора уже поставить точку, 9 сентября 2009 года Музей современного искусства выпустил пресс-релиз, в котором сообщалось: «Музей современного искусства доволен исходом дела», правда с небольшим уточнением: «Дальнейших комментариев не будет».

Обе стороны договорились не обсуждать дело публично. Все стихло.

* * *

Даниэль Бирнбаум сидит в кафе Музея современного искусства за чашкой кофе. Весеннее солнце отражается в заливе Нюбрувикен. Мы смотрим на большие дома из песчаника на Страндвэген.

«Швеция — богатая страна. Здесь всегда покупали много искусства», — говорит Бирнбаум, глядя на здания. Очевидно, что «Цветочный сад в Утенварфе» — не самая любимая тема для преемника Ларса Ниттве. Хотя прошло уже много времени, для руководства музея это все еще больное место.

Ларс Ниттве ушел со своей должности в 2010 году и теперь работает в Гонконге, строит китайский художественный музей. Ян Видлунд тоже больше с музеем не сотрудничает. Когда я хочу взять у него интервью, он отвечает, что связан адвокатской тайной и, прежде чем делать какие-либо высказывания, должен получить разрешение музея. Через неделю мне вдруг звонит Даниэль Бирнбаум. Он хочет поговорить, и мы договариваемся о встрече.

Бирнбаум предупреждает меня, что прочел по делу картины Нольде далеко не все. Он заказал в архиве лишь одну папку, которая теперь лежит перед ним. В то время как в музейном архиве хранятся целые ящики, тысячи документов по делу Нольде.

Но хотя Бирнбаум и не изучил все архивные материалы, ему эта тема близка — как профессионально, так и лично. Его отец, еврей Карл Бирнбаум, бежал от нацистов в 1939 году. Сам Даниэль долгое время учился и работал в Германии. Почти десять лет он был ректором Штеделевского художественного института во Франкфурте. Бирнбаум следил за реституционными процессами в Германии, а его знакомые музейщики сталкивались с похожими требованиями.

«Все это очень непросто, — говорит новый директор Музея современного искусства. — Картины в музее не принадлежат ни мне, ни Ларсу Ниттве, ни собственно музею. Они принадлежат шведскому народу. Эти произведения имеют огромную культурно-историческую ценность, здесь есть работы, которые стоят больше миллиарда крон. Любое происшествие вроде того, что случилось с картиной Нольде, вызывает очень острую реакцию. Ведь никто здесь не имеет права решать, можно ли вернуть картину владельцам. К тому же ни в министерстве культуры, ни в других шведских музеях и учреждениях никто с такими вещами не сталкивался. Мне кажется, надо все это учитывать, когда рассматриваешь подобное дело». Впрочем, говорит Бирнбаум, некоторые из прозвучавших аргументов его обеспокоили: «Что нам до того, что адвокат получил большой процент? Так уж они работают».