Шехерезада - Энтони О'Нил

— Двусмысленное утверждение, — заявил Зилл, опасаясь, заодно с Гаруном аль-Рашидом, как бы команда не разбежалась, обдумав такую возможность.

— Пророки никогда ясно не выражаются, — сказал Юсуф. — Искусство предсказателей предполагает намеки с тысячами оговорок. Пророчество должно быть столь смутным, чтобы ему можно было придать любой смысл.

— Я не гиена, — захохотал Даниил.

— Правильно, — согласился Зилл. — Некоторые намеки можно толковать по-разному.

— Так мы ее спасем или нет?

— Обязательно.

— И шестеро не вернутся?

— Возможно.

— Значит, придется драться?

Зилл был загнан в угол: не хотел соглашаться, но и не хотел бросать тень сомнения на достоверность пророчества.

— Если смерть неизбежна, — сказал он вместо того, — я готов ее встретить.

— Смерть всегда неизбежна, — тихонько заметил Исхак.

— Будешь первым, — ухмыльнулся аскету Касым, весьма собой довольный. — Тебе же в любом случае этого хочется, правда? Чтобы выйти из жалкого положения?

— Я не стану от нее бежать, как некоторые.

— Ты назвал меня трусом?

— Только перед лицом смерти мужчина доказывает свое достоинство.

— Если мне суждена гибель, я утащу тебя вместе с собой.

— Никто не погибнет, — сказал Юсуф. — Запомните это. Никто не умрет. Жизнь, написанная другими, — непрожитая жизнь.

Касыма утешило упорное сопротивление вора.

— Угу, — кивнул он, обращаясь к команде. — Я никому не дам описать мою жизнь и не послушаюсь ничьих приказов, кроме собственных. Никакого шейха, никакого таможенного инспектора, даже самого халифа. Делаю что хочу, когда хочу, и если решу отправиться в море, то сию же минуту отправлюсь, вот что я сделаю.

Зилл опешил.

— Да ведь нам поручили ответственное задание, — напомнил он. — Нельзя сейчас отказываться.

— Я могу отказаться в любую минуту, когда пожелаю, — поддразнил его Касым. — Могу отступиться, забрав с собой выкуп. Пусть кто-нибудь попробует мне помешать.

— Люди халифа пустятся за тобой в погоню. Ты слышал, что сказал аль-Рашид.

— А я скользкий, как угорь. И по-прежнему, в любом случае, не понимаю, зачем спасать ту самую царицу.

Зилл не знал, с чего начать. Видел, что все взгляды устремлены на него в ожидании убедительного ответа, и понимал в то же время, что любое не взвешенное с предельной точностью слово принесет только вред.

Касым с радостью воспользовался его замешательством:

— А тебе-то вообще какое до нее дело? Кто она тебе такая?

— Царица сказителей…

— А я царь морей.

— Может быть, — улыбнулся Зилл. — Только тебя не надо спасать.

— А если понадобится? Ты меня тоже будешь спасать?

— Я уверен, что ты сам спасешься.

— Угу, — неуверенно буркнул Касым, всегда опасаясь неожиданных комплиментов. — Правильно. — Он прокашлялся, фыркнул. — Все равно позабудь ее, парень. Не стоит умирать из-за женщины. Особенно из-за той, которую ты даже не знаешь.

— Я знаю ее лучше, чем свою двоюродную сестру Зубайю, — заверил Зилл. — Хоть и в самом деле никогда не видел.

Неожиданное упоминание о Зубайе почти совсем сбило с толку Касыма. Он призадумался, что это значит. Не догадался ли мальчишка-раб о его тайной страсти? Не посмеивались ли над ним домочадцы аль-Аттара? Что имел в виду парень, сказав, что знает Зубайю? Но, какими бы трудными ни были эти вопросы, одно прозвучавшее имя, всегда желанное, нарисовало дивную мысленную картину — миндалевидные глаза, гибкая шея, тонкие запястья, — и ему вдруг страшно захотелось погрузиться в соблазнительные мечты, представляя себя плывущим по Тигру на судне, битком набитом динарами, рядом с Зубайей.

— Ну ладно, — сказал он, встав на ноги и выразительно зевая, — хватит с меня ваших споров. Пора спать, таков приказ капитана корабля. Берите, что можете, пока можете. Вдруг нас впереди поджидают муссоны. — Не удержавшись, Касым нанес Зиллу последний удар: — А ты, парень, смотри, не переступай черту. Ты пока еще ничего не заслуживаешь. Вместе с твоим торговцем горшками. — Следовало связать дружбой Зилла с Исхаком: пару гнилых паразитов, не принадлежащих к команде. — Если все хорошо кончится, ваше счастье. Иначе отправитесь следом за сыном аль-Аттара.

— Еды мало, — озабоченно и серьезно проворчал Маруф.

Касым рассмеялся, разрядив напряженность. Однако, оглядевшись вокруг на топтавшихся верблюдов, на крепивших поклажу и препиравшихся между собой мужчин, с опозданием понял, что даже не приготовил себе постель. Поэтому, чтоб не подчеркивать промашку, решил быстренько приклонить голову к боку своей верблюдицы. Она только раздраженно хрипнула, веером плюнула в знак протеста, попытавшись подняться. Касым быстро схватил ее за шею и заставил лечь.

— Видно, придется нам спать на собственных тюках, — догадался Таук, кивая на торговцев светильниками.

— Все сейчас же заткнитесь, — приказал Касым. — Я могу спать на лезвии меча. Дайте только угомонить эту суку.

Он снял пару бурдюков с водой, уложил вроде подушек, удобно приклонил голову, но сон, обычно бежавший к нему, как хорошо обученная собака, никак не шел без убаюкивающего колыхания моря, скрипа корабельной обшивки. Касым начал ворочаться, нетерпеливо ворчать. Члены команды, следуя его примеру, тоже принялись укладываться. А стоявший на ногах Зилл, задумчиво глядя на караван, не испытывал ни малейшей сонливости.

Его угнетали не личные оскорбления, а возмущенный тон, угрожавший отказом от миссии. Он искренне не понимал, реальна ли угроза или это просто бравада, проклинал себя за непонимание этих людей, стараясь припомнить таких же, встречавшихся раньше. Когда-то он работал вместе с зинджами, снимая азотистые слои почвы с бесплодных земель возле Басры, с рабочими на верфях Нижнего багдадского порта — оба раза по поручению аль-Аттара, — но, по правде сказать, обращал на них мало внимания, постоянно устремленный мыслями вдаль, ограничиваясь общением со строгими надсмотрщиками. Впрочем, помнится, сам аль-Аттар в обличье морского пса держался насмешливо и вызывающе, когда ни анекдоты, ни мнения не стоит принимать всерьез. Эта мысль несколько утешала, но сложившиеся уникальные обстоятельства не допускали ни малейшего легкомыслия. Он обязан был неусыпно улавливать мрачные предупреждения, мимолетные опасения, оставаться вечным оптимистом, заранее предугадывать осложнения, всеми силами предупреждать возможные проблемы, хорошо понимая, как затрудняет эту задачу его миролюбивый характер и неудачное положение постороннего, чужака, новичка. Разве можно надеяться, что удастся оказывать на них влияние? Кто его станет слушать? Если действительно полагаться только на себя, то кого следует больше всех опасаться?

Можно, кажется, доверять Тауку, Даниилу, Маруфу. По крайней мере не задумают ничего плохого. Особенно Таук, добродушный силач, вселяющий в товарищей по команде ощущение безопасности. А вот что сказать о Касыме, мечтающем о богатстве, но отвергающем всякий путь, кроме того, который отвечает его интересам? Или об Исхаке, чья ненависть к Шехерезаде косвенно может подействовать на остальных? И даже о Юсуфе, который казался сначала активным сторонником, а теперь проявляет не то эгоизм, не то корыстный интерес — непонятно — и поэтому может легко переметнуться в стан противников? И все превосходит кипящая неприязнь между вором и аскетом, достигшая температуры подземных источников, грозя в любую минуту прорваться. Держать их вместе, направляя по одной дороге, — все равно что вести косяк колючих рыб в щелку в рифе.