Самый далекий берег - Александр Бушков

И, откинувшись к стене, уставился на зрелище, какого недоводилось видеть за все время галактической службы…

Посреди каминной, на невеликом свободном пространстве,неспешно и замедленно отбивал цыганочку штандарт-полковник Зорич – перебираяногами в начищенных сапогах, заложив руки за спину, с застывшим лицом, делавшимего сегодня еще более похожим на мраморный бюст Бонапартия. Мало того, он еще иподпевал сам себе, не особенно и мелодично, но с чувством:

Таял синий берег Крыма

среди дыма и огня,

я с кормы, все время мимо,

в своего стрелял коня…

Мой денщик стрелял не мимо,

покраснела тут вода,

этот синий берег Крыма

я запомнил навсегда…

В нем было что-то от робота, вдруг нежданно-негаданнополучившего приказ плясать – а может, так только казалось, это впервые напамяти Кирьянова замкнутый и вечно невозмутимый начальник держал себя какпростой человек, обычно-то он выпивал пару бокалов и исчезал как-то незаметно,блюдя дистанцию…

В тишине деревянно стучали каблуки начищенных до зеркальногоблеска сапог штандарт-полковника, а рядом с ним в том же замедленном ритме,пытаясь соответствовать, приплясывал низенький грустный Кац, с каким-тоотчаянием в лице распевая во всю глотку:

Идет Янкель, нос вперед,

бегут куры в огород,

подай ты мне, милая,

свою ручку белую!

Кирьянов во все глаза смотрел на штандарт-полковника. САбрамом Соломоновичем все обстояло гораздо проще, на груди у него красовалисьисключительно регалии Содружества, а вот с отцом-командиром обернулось не впример интереснее: кроме галактических орденов, на груди у него звякали томелодично, то не очень кресты и медали, которые Кирьянов смутно помнил поисторическим фильмам, но не знал их названий: алый крест с золотыми орлами межлучей и мечами, другой, такой же алый, тоже с мечами, но без орлов, и еще один,белый, на черно-желтой полосатой ленте, и серебряные медали с профилемпоследнего императора всероссийского, и еще какой-то венок словно бы из колючейпроволоки, пересеченный мечом…

Только когда штандарт-полковник перестал плясать и сел впротивоположном конце стола, Кирьянов вспомнил, что белый крест – это вроде быи есть офицерский Георгий. И потянулся к бутылке, твердо решив не насиловатьмозги поисками каких бы то ни было ответов на какие бы то ни было вопросы…

Так легче было жить. Он и не собирался гадать, что за орденвисит на груди у Митрофаныча меж Лениным и Октябрьской Революцией, – ясно,что тоже советский, судя по золотому серпу и молоту, но никогда не виданныйпрежде ни на одной картинке: восьмиугольный, золотое созвездие на черно-синемполе, и буквы СССР, и непонятный – отсюда не прочитать – девиз… Он и несобирался гадать, что за медаль висит на груди Трофима меж галактических. Емупросто хотелось надраться до чертиков и забыть обо всем на свете…

А потом на середину вышел прапорщик Шибко, при полномпараде. Он ударил каблуком о каблук и поплыл в том же замедленном ритме,отбивая чечетку, взмахивая руками то рубяще, то плавно, с отрешенным лицомвыпевая в такт:

Vor der Kaserne

vor dem grossen Tor

stand eine Laterne,

und steht sie noch davor…

Четко притопывая, словно гвозди забивая, он пересек всесвободное пространство из конца в конец, развернулся и двинулся назад, звучношлепая ладонью по каблуку, продолжая уже по-русски:

Около казармы, у больших ворот,

там, где мы прощались, прошел уж целый год…

Если я в окопе от пули не умру,

если русский снайпер мне не сделает дыру,

если я сам не сдамся в плен —

то будем вновь

крутить любовь

под фонарем

с тобой вдвоем,

моя Лили Марлен…

И на груди у него чернел Железный крест со свастикойпосередке, на красной ленте с белой и черной каемкой, и рядом висела темнаямедаль на похожей ленточке, а пониже красовались несколько знаков – проткнутыйножом клубок змей, и венок, пересеченный винтовкой с примкнутым штыком, ибольшой эдельвейс в круге, и еще какой-то с мечами с каской…

Ни на чьем лице Кирьянов не увидел и тени удивления –очевидно, зрелище не в новинку. Он перехватил взгляд Митрофаныча из угла – неудивленный, нет, просто застывший, тяжелый, немигающий и, пожалуй что, хищный…

Лупят ураганным – боже, помоги!

Я отдам Иванам и шлем, и сапоги…

И тут Митрофаныч вскочил. Выбрался на середину, поместилсянапротив отбивавшего чечетку прапорщика, притопнул и заорал, явно пытаясьперекричать:

Так пусть же Красная

сжимает властно

свой штык мозолистой рукой!

И все должны мы

неудержимо…

Резкий, дробный стук столовым ножом по бокалу заставил обоихостановиться и умолкнуть. Стучал штандарт-полковник – с прежним невозмутимымлицом, размеренно и звучно.

Все прекратилось, не начавшись толком, оба плясуна вернулисьна свои места. Звенели горлышки бутылок о края бокалов, и, если не считать этихзвуков, стояла угрюмая тишина.

– Как это… – тихонько проговорил Кирьянов, поймаввзгляд Стрекалова.

– А так и обстоит, – сказал тот, пожимаяплечами. – Структура, моншер, пора привыкать… На то она и Структура.Всерьез это все, всерьез, никаких таких маскарадов, кто бы стал… Порядки тут,сам знаешь, либеральные. Разрешается носить все регалии, заслуженные в прошлойжизни, поскольку пред ликом Структуры все эти прошлые жизни, собственно, ничегои не значат вообще… Все равно ничего этого нет.

– Чего?

– А ничего, – сказал Стрекалов, склонившись к немусовсем близко. – Ни прошлой жизни, ни истории. Ты разве еще не понял,курсант? Ну о какой такой истории можно всерьез говорить? Если вся такназываемая история земного человечества на самом деле – история взаимоотношенийсо Структурой. История казусов и инцидентов, то трагических, то комических,возникавших, когда по той или иной причине случались прорывы, утечкиинформации, непредусмотренные контакты и непредвиденные коллизии. Историяотчаянных попыток срочно все исправить, насколько возможно… – Он ловконаполнил бокалы и осушил свой, не дожидаясь Кирьянова. – Вам, пожарным,чуточку полегче, а мы, в четвертом управлении, хрононавты хреновы,времяпроходцы долбаные, насмотрелись… Ты понимаешь, Структура не всемогуща, аВселенная адски сложна. Вот и случается иногда такое… Вроде той истории вчетырнадцатом веке, когда неожиданно для всех, из-за какого-то паршивогогравитационного циклона, сопрягшегося, надо же такому случиться, со вспышкойквазара где-то возле Толимака, лопнули континуумы, грянул фрактальный прокол…Короче говоря, открылось сразу несколько проходов в сопряженку, и все этивилланы с бондами, крепостные с городской мастеровщиной, бродяги лесные имладшие сыновья рыцарские радостно кинулись скопом на неведомые земли.Справедливо рассудили, черти: хотя проходы и являют собой нечто предельноудивительное и заставляющее о кознях нечистой силы вспомнить, но хуже, оченьможет оказаться, и не будет, так и так на баронских полях горбатиться или внаемники запродаваться чужому герцогу… – Он махнул рукой, едва не сшибивбутылку. – И как поперли, как поперли… И поздно что-то менять. И весьпоток времени вот-вот превратится из гладкой состоявшейся реки в нечтоневообразимое. Ну, мы же не зря хлеб трескаем с черной икоркой. Мы – четвертоеуправление, галактическая академия хроноса… Лучшие умы сотни планет плюс лучшийспецназ, с половины Галактики собранный как из текущих времен, так и из прошлыхвеков надерганный, как редиска с грядки. Справились. Мы да не справимся, какже. Залатали, заштопали, пресекли и заперли. Правда, пришлось выдумывать этузнаменитую чуму четырнадцатого века, черную смерть – нужно же было создатьдля будущих поколений убедительное объяснение того факта, что вся Европа чутьли не наполовину обезлюдела. Ничего, сошло, схавали… Мы ж там бомбы рванули сослабленными вирусами, чтобы народец помаялся недельку легкой хворью, мы тамкукол, то бишь биоманекенов, сотнями набросали, самым натуральным образомсмердящих и гниющих… Летописей им в архивы понапихали с достоверными картинамиВеликой Чумы, респектабельными людьми написанными..