Общество мертвых пилотов - Николай Горнов

– Все равно не верю, – упрямо замотал головой Токарев.

– Не веришь? Ладно, тогда слушай. Рассказываю правду. Учти, что она будет неприятной. На самом деле, два года назад я заблудился в Восточных Альпах и замерз в ледышку. Мой труп даже найти не смогли, чтобы похоронить его по-человечески. А сейчас я тебе просто снюсь. И этот аэропорт тебе снится, и винтажный коньяк, и девушка по имени Снежана. Именно поэтому все у меня так лихо получается. Во сне можно многое, что не дается в реальной жизни. Кстати, фамилия у Снежаны смешная – Булышева. Представляешь? Снежана Булышева! Но это, правда, бывшего мужа фамилия. До замужества она была Савенкова…

– Что-то я уже слышал про эти Восточные Альпы, – растерянно сказал Токарев. – Кажется, Светка рассказывала…

– Какая Светка? Это не та ли, с которой у меня в школе была любовь?

– Она самая. Говорила, что ты попал в сильную снежную бурю. Проводника твоего, якобы, успели вовремя найти с собаками, и он выжил. А тебя так и не нашли…

– А я что говорю? Нравится тебе такая правда? Приятно отдыхать с покойником?

Вадим скорчил гримасу, выждал, пока лицо у Токарева вытянется до самого нижнего предела, и расхохотался, довольный произведенным эффектом.

– Пошутил я, пошутил. Расслабься, Александр Петрович. Нашли меня горноспасатели. Живого. Я же в расщелину успел забиться. Только почему-то оказался с другой стороны горы, а это уже другое государство. Оттого, может, и пошли слухи по всей губернии. Таких про меня небылиц навыдумывали, что даже до Омска, как видишь, волна докатилась. Вот скажи, почему люди охотно верят в самую несусветную чушь, а не в реальность? Когда я тебе правду говорил, ты прищуривался с подозрением. А как услышал историю про ожившего покойника – сразу попался.

– Шутки твои, Заяц, с годами веселее не стали, – проворчал Токарев, шумно отхлебнув из своего бокала. – Хоть бы иногда друзьям напоминал о себе. А то пропал на три года – и тишина. Ты про дядь Гришу-то разузнал? И как там поживает Мануэла, кстати?

– Докладываю по порядку. Маня поживает хорошо. Я ее дома оставил, в Барселоне. Кое-как отбился. Тоже рвалась со мной в Монголию. Мы ведь с ней браком сочетались. Как вернулись из Омска, так сразу в церковь и сходили. Отцовскую тему я тоже закрыл. Правда, помотаться пришлось изрядно, но результат есть. И это главное. Всех нашел, со всеми переговорил. Даже с отцом удалось потолковать.

– Вот и хорошо, – механически кивнул Токарев, но через секунду опомнился. – Как же это ты с ним потолковал, интересно? Дважды на однотипные приколы я не ловлюсь, учти.

– Я дважды и не прикалываюсь. Не веришь – дело хозяйское, – равнодушно сказал Беляков, подливая коньяк. – Просто объяснять слишком долго…

– А мне сегодня спешить некуда, – подбодрил его Токарев. – Да и твой рейс на Улан-Батор можно отложить на полчасика, если что.

– Учти, ты сам напросился, – предупредил Вадим.

Лицо у него сразу стало серьезным…

* * *

Токарев с удивлением посмотрел на донышко пустого пластикового стаканчика. Стилизованная под графин большая бутылка Hine почти закончилась. Полоска неба на горизонте заметно посветлела. А перед рассветом, как и положено, похолодало. Токарев закутался в свою куртку и почувствовал сильную дрожь. От холода ли, от выпитого в изрядном количестве коньяка или от трудно перевариваемой информации – понять было трудно…

– Это все факты. Никаких гипотез, – закончил свой рассказ Вадим.

– Как-то уж очень… – Токарев наморщил лоб, мучительно подбирая точное слово.

– Метафизично? – подсказал Вадим.

Токарев оглянулся на проезжающий мимо автомобиль и поерзал на узком парапете. Сидеть на нем было крайне неудобно. И он подумал, что лучше им было остаться в баре. Так нет, понесло на свежий воздух. Еще и дернул черт забраться на последний ярус многоэтажной парковки. Хотя, где еще можно спрятаться на территории аэропорта двум интеллигентным людям, желающим допить винтажный французский коньяк и не попасть при этом в околоток? Милицейский патруль так и шнырял понизу всю ночь…

– Я хотел сказать, что в этой твоей психоэнергетике без бутылки не разобраться, но вовремя остановился. – Токарев попытался выдавить из себя улыбку, но замерзшие губы не послушались. – Такая муть и с бутылкой не до каждого дойдет. Нет, я не против, если мои мысли не исчезают бесследно. Пусть они попадают хотя бы в психосферу и где-то там сохраняются. Но почему никто не замерил, скажем, длину или амплитуду психоволны? Должны же быть у нее объективные параметры. Ах, да, извини, я вспомнил. Ты рассказывал о неких секретных военных разработках в этой области. Вот всегда у нас так. Как интересное дело, так военные начинают доминировать… И все-таки трудно поверить в существование такого мира, который нам дан только в ощущениях. Разве это нормально, если его нельзя потрогать руками?

– Саня, ты особо не грузись лингвистическими структурами типа «верю – не верю». Ты даже не представляешь, сколько людей на эту тему до тебя думали, начиная еще с античности. Одних только гениев было не меньше десятка. А всех мыслителей и не подсчитать. Я как-то попытался, так сбился через пятнадцать минут. Мне, например, сильно импонирует тезис некоего Климента Александрийского по поводу соотношений между верой и опытным знанием. Он считает, что акт веры является неотъемлемой частью любого процесса познания, и что в любом знании содержится значительный элемент веры. При всей формальной верности любого научного доказательства, как говорит Климент Александрийский, истинность выводов ученого зависит, на самом деле, от первичных допущений. А те основаны, как правило, на вере. Вот и получается, что в фундаменте всех мировых знаний лежит именно вера. Исследователь либо верит самому себе, то есть собственной гипотезе, которую пытается подтвердить, либо другим людям, когда опирается на уже имеющиеся знания. А чаще происходит и то, и другое. Вот ты точно знаешь, что звезды – это большие астрономические объекты. Теперь посмотри на небо и увидишь там маленькие точечки на черном фоне. И как это объяснить? Выходит, ты просто поверил ученым. Ты принял их доводы о том, что многие из этих точечек во много раз больше нашего Солнца. Или ты лично летал туда на ракете, чтобы проверить? Вот так же и с психосферой дела обстоят…

– Предлагаешь поверить тебе на слово?

– А у тебя выбора нет. – Вадиму отчего-то стало весело, и он с размаху хлопнул Токарева по плечу. – Прими как данность!

Мимо них загромыхала по металлическим стыкам эстакады очередная машина. Ближе к утру движение на стоянке становилось все оживленнее.

– И что мне прикажешь с этим делать? – Токареву, в отличие от Вадима, стало наоборот грустно.

– А что ты делаешь со своими знаниями о гравитации? В шапку ведь не складываешь. Или ты думаешь о ней, когда овсянку на завтрак готовишь? Ты же не вспоминаешь по утрам про закон всемирного тяготения, хотя, именно благодаря гравитации твоя каша оказывается не под потолком, а на тарелке. А что ты подумал, когда услышал от родителей про устройство Вселенной, про галактики и про всякую такую дребедень? Признайся, заподозрил, что родители над тобой пошутили. А потом, наверняка, ты долго приставал к ним с вопросами, как сейчас ко мне. Но прошло несколько лет, и все эти вопросы о мироустройстве перестала тебя занимать вообще. Вселенную вытеснили мысли о девочках. Когда тебе исполнилось четырнадцать, устройство девочек, признайся, казалось тебе намного более интересным, чем даже устройство галактики. И к бесконечности психосферы ты тоже привыкнешь. Даже еще быстрее. В повседневной жизни, поверь, пользы от нее тоже никакой. Там бесконечность, здесь бесконечность. Перевернутая на бок восьмерка. Нас окружают, Саня, одни математические абстракции…