Самая хитрая рыба - Елена Михалкова

– Вы – в девяностых, а мы – в двухтысячных! – заорал Пронин. – В этом вся разница. Вы это сто лет назад прошли, а мы до сих пор выползти не можем, как из трясины! Оглянитесь вокруг – не видите, что ли: у нас тут сучья машина времени! Назад в прошлое! Всего десять лет назад все менты у Рябова и Королева были вроде щенков, которые в зубах приносят тапочки. Четыре года подряд – ни одного уголовного дела об изнасиловании! Что, думаешь, не насиловали? Еще как! Но это ведь для бабы несмываемый позор, она лучше промолчит и полезет в петлю, чем накатает заяву на ублюдка. Сука не захочет – кобель не вскочит! Мне так собственная мать заявила, когда мою бывшую подружку, пока я давил шконку, какой-то…

Он осекся. Губы у него побелели.

– На этот город бомбу нужно сбросить, зачистить нас всех, как чумной барак! Чтобы про нас все забыли! Ни черта вокруг хорошего нет, одна гнусь и пакость, включая меня.

– Библиотека у вас более чем приличная, – вежливо сказал Илюшин.

Эта невинная фраза подействовала на Пронина как ушат ледяной воды. Он без сил бухнулся на стул, растерянно встряхивая головой.

– Извините… Я чего-то… Чего-то я не то…

– Проехали, – сказал Бабкин. – Мотив я примерно понял. Расскажи, что было дальше.

Но Пронин сначала дрожащими руками вытащил сигарету из-за уха и попытался закурить. Сергей молча сунул ему под нос зажигалку. «Истерик!»

– У них ничего не получилось, – хрипло сказал Коля. – Они пошли на дело, как было условлено. Но все сорвалось.

– Как сорвалось? – хором спросили Бабкин и Илюшин.

– Я не знаю. – Пронин устало потер глаза. – Что-то пошло не так. На «даче» ждала засада, и их взяли. Я слышал, что их кто-то сдал. Мансуров не распространялся. Без понятия, с кем он там еще делился своими планами.

«Что-то ты тут недоговариваешь, дружок», – мысленно сказал Илюшин, наблюдая, как судорожно Пронин хватается за вторую сигарету.

Бабкин слушал рассказ с возрастающим изумлением.

– Коля, ты что такое говоришь? От Мансурова с приятелями мокрого места бы не осталось!

Тот затянулся и нашел в себе силы усмехнуться Сергею в лицо.

– Я же говорю: вы ни черта не сечете в Мансурове. Он догадался соврать, что они не сами по себе, а работают на Царя, то есть на Королева. Рябов послушал-послушал и засмеялся. Раз вы люди подневольные, говорит, теперь я вам отдаю приказы. Через две недели инкассаторы повезут из Королевского банка выручку. Вы ее мне доставите, и будем считать, что ваш грех прощен.

1

Вернувшись в гостиницу после встречи с Прониным, Бабкин прилег на пять минут подремать. Проснулся он три часа спустя. Солнце ушло, за окном было пасмурно.

– Что снилось? – спросили над ухом.

Сергей подскочил.

– Ты что здесь делаешь? – рыкнул он.

– Слушаю твой немелодичный храп, – отозвался Илюшин, сидевший на подоконнике в неудобной позе. – В твоем номере подоконники шире, ты заметил? Тебе незаслуженно достался люкс!

Бабкин потер глаза.

– Вот видишь, как далеко продвинули нас беседы с Прониным по душам, – небрежно заметил Илюшин, по своей привычке будто продолжая давно начатый разговор.

Сергей отнял руки от лица и уставился на него.

– Подожди-ка… Так ты за этим все и затеял? Поминки эти, и могилу показал?

Макар смерил его взглядом, полным высокомерной жалости.

– Нет, Серега, я проникся искренним сочувствием к жулику, который лишился последних романтических иллюзий о том, как его бывший подельник наслаждается жизнью на берегу южного моря, одной рукой обнимая младую деву, а другой – шашлык.

– Я должен был догадаться, что ты циничная скотина, – с сожалением сказал Бабкин.

– Мне говорили, можно добиться повышения когнитивных способностей, если…

– …если придушить тебя в колыбели. Но с этим я уже опоздал.

Макар сполз с подоконника.

– У меня поезд через сорок минут. Пойду собираться.

– Далеко ли ты собрался? – удивился Сергей.

– В Петербург. Пока ты дрых, я нашел Илью Шаповалова и успел даже созвониться с ним. Он согласен поговорить. Надо ковать железо, пока горячо.

2

По телефону Макар сказал Илье Шаповалову, что он частный сыщик; его наняла дальняя родственница Антона Мансурова, которая всего несколько месяцев назад узнала, что у нее есть внучатый племянник. По версии Макара, родственница попросила разузнать о Мансурове все, что можно, прежде чем явиться феей-крестной.

Быть может, эта история и отдавала Болливудом, но Шаповалов не задал уточняющих вопросов. Он сбросил Макару адрес эсэмэской и предупредил, что будет дома с двенадцати до двух.

В десять минут первого Илюшин набрал код на домофоне и оказался в просторной парадной.

Дом был пятиэтажный, дореволюционной постройки. В черной кованой шахте прогремел лифт и с тяжелым хрипом, как умирающий, открыл двери. Из кабины выскочила девушка с кошачьими ушками на голове, окинула сыщика веселым взглядом, подмигнула и убежала, стуча каблучками. Илюшин посмотрел ей вслед. Ноги у девушки до колен были обтянуты полосатыми гольфами.

– Люблю Петербург, – мечтательно сказал Илюшин. Опасливо заглянул в кабину, зачем-то принюхался, покрутил головой и направился к широкой винтовой лестнице.

Квартира Шаповалова оказалась совершенно пуста, за исключением шкафа в прихожей и двух стульев в гостиной, один из которых и предложили гостю. Илюшин про себя позавидовал и высоченным потолкам с причудливой лепниной, и толстым деревянным дверям.

– Не стал их менять, – сказал Шаповалов, заметив его заинтересованный взгляд. – И рамы здесь человеческие, не пластиковые. Жена настаивала, чтобы мы осовременили квартиру, а мне всегда хотелось именно такую.

– Двери сами отреставрировали?

Шаповалов рассмеялся и стал похож на мальчишку.

– Если бы! Нет, искал реставратора. Такой чудный дядька!.. – Он спохватился. – Но вы не за рассказами о дядьке пришли, я понимаю. Так чем я могу вам помочь?

Илюшин снова оттарабанил легенду о дальней родственнице Мансурова, заодно отправив бедную женщину в Румынию. Врал он всегда убедительно, но и слушатель на этот раз попался нетребовательный.

– Я, конечно, постараюсь рассказать все, что помню, но не уверен, что от меня будет толк. Мы были подростками, когда познакомились. Я не видел Мансурова… Дайте сообразить… Мама попала в больницу в две тысячи шестом – значит, двенадцать лет. Да, был июнь. Я даже на выпускной не попал, пришлось уехать из Щедровска. Я не мог оставить маму одну, а если говорить начистоту, сам не мог обойтись без нее. Я был тогда еще маленький и дурак. – Он улыбнулся. – А потом еще ее сестра прилетела, тетя Люся. Втроем нам все же намного легче было, чем если бы мама одна здесь… лечилась.