Гоголь. Мертвая душа - Петр Волконский

не просто горячим, не просто раскаленным, он занялся настоящим пламенем, он прожигал ладонь до кости, и расплавленная медь капала на кожу, оставляя дымящиеся дыры. Превозмогая себя, Гоголь не разжимал стиснутых пальцев. Он хотел догнать Маргариту и уничтожить ее, потому что чувствовал в себе эту силу, пока держал крест.

Она чувствовала то же самое и, не задерживаясь нигде, неслась по дому, вышибая двери там, где они были закрыты. Бежавший сзади Гуро кричал Гоголю упасть на пол, чтобы дать ему возможность стрелять, но Гоголь не слышал. Словно одержимый, с пылающим крестом выскочил он за ведьмой в прихожую, где она кувыркнулась над полом, развернулась и вылетела прочь.

Гоголь выскочил на крыльцо, озираясь. Рассвет уже занялся, но в сером воздухе не было видно Маргариты – она как сквозь землю провалилась.

Выбежавший из дома Гуро пальнул в небо от досады.

– Ушла! – воскликнул он. – Вот ведьма!

– Ведьма, – согласился Гоголь вяло. – Попробуй удержи такую.

Он хотел поглядеть на то, что осталось от сгоревшего креста, и челюсть его отвисла. В кулаке была зажата черная головешка, но не горячая и не теплая, а совершенно остывшая. Пальцы и ладонь были перепачканы сажей. Никаких следов ожогов найти не удалось.

– Чудо, – сказал Гоголь. – И то, как быстро пролетело время до рассвета, тоже чудо.

– Чудеса чудесами, а свидетеля у меня нет, – проговорил Гуро с досадою.

– Напрасно вы застрелили Верховского, Яков Петрович.

– Я не мог рисковать, Николай Васильевич.

– Тогда не пеняйте на судьбу, а радуйтесь, сударь.

Гоголь сам не заметил, как заговорил с тайным советником покровительственным тоном, но получилось это совершенно естественно.

– Я радуюсь, мой друг, – сказал Гуро и действительно весело улыбнулся, чего он не делал уже до-статочно давно.

– А я нет, – вздохнул Гоголь. – Мне жаль креста. Такого у меня больше никогда не будет.

– У вас есть молитва, Николай Васильевич. Без нее крест бы не подействовал, я так думаю.

– Эта молитва доступна каждому.

– Не каждому, мой друг, – заверил Гоголя Гуро. – Вот я, например, не способен молиться, поскольку не верю. А у вас получилось. Редкий случай, скажу я вам.

Они вернулись в дом, чтобы забрать свои вещи. Верховский лежал на том месте, где сразила его пуля, но теперь он был полуразложившимся и ужасно смердел. Зажимая носы перчатками и платками, товарищи поспешили на свежий воздух.

Золотая осенняя пора закончилась, пейзаж был унылым и хмурым. Небо было такого цвета, каким бы смог нарисовать его художник, лишенный красок и имеющий в своем распоряжении лишь уголь и свинцовый карандаш. Всюду царило запустение, как будто здесь никогда не было и не могло быть жизни. Кусты и деревья стояли мертвые, растопырив мокрые ветки.

Пока товарищи добирались до своих лошадей, на сапоги их налипло столько земли, что они едва волочили ноги.

– Первое, что я сделаю, когда вернусь в гостиницу, – рассуждал Гуро, – это вымоюсь с головы до ног. Тем временем на стол подадут заказанные мной яства, а заказано будет немало, поверьте, мой друг. И все это я намерен съесть. И уж потом, только потом, я сброшу с себя халат и голым лягу спать в хрустящую постель, а она будет хрустеть, черт возьми! Иначе хозяину гостиницы и всей его прислуге не поздоровится.

– Я бы на вашем месте перестал поминать черта при каждом удобном и неудобном случае, – укорил спутника Гоголь.

И снова Гуро смолчал. Как будто чувствовал за Гоголем право разговаривать с собой так. Прежде в их отношениях даже намека на такое не могло быть.

– В перечне своих ближайших планов я не учел одной Мелочи, – сказал Гуро, когда они уже ехали по деревенской улице, на которой не сохранилось следов вчерашних заслонов.

Лишь две или три сгорбленные фигуры копались на огородах, остальные то ли попрятались, то ли сгинули, ибо мертвые души чужие в царстве живых и всегда стремятся восвояси, туда, где им самое место.

– Какую мелочь? – спросил Гоголь, стряхивая с себя задумчивость.

– А пожалуй что и не мелочь, – сказал Гуро, – пожалуй, что это немаловажная деталь. Мой друг, я хочу, чтобы сегодня за накрытым столом со мною сидели вы.

Задуманное осуществилось, тем более что к возвращению тайного советника в Бендеры подоспел целый отряд жандармов, взявшихся наводить порядок с таким рвением, что в тот же вечер один чиновник повесился, другой застрелился, а третий то ли спятил, то ли притворился спятившим столь искусно, что отправили бедолагу в лечебницу для умалишенных.

Придя после банкета в свой нумер, Гоголь уже начал раздеваться, когда в дверь постучали. Придерживая расстегнутый ворот, он открыл дверь и увидел служанку, принесшую ему письмо. Он спросил от кого; она не знала.

– Хозяин велели передать, – пискнула она и убежала.

В том, как она стрельнула в него глазами на прощание, угадывалось что-то смутно знакомое. «Кто она? – спрашивал себя Гоголь, разворачивая лист. – Смотрит как...»

Он не смог подобрать определения, но точно знал, что у челяди не может быть такого взгляда и выражения лица.

– Маргарита, – прошептал он, пробежав взглядом по идеально ровным строкам, начертанным бегущим, уверенным почерком с обилием замысловатых петель.

Письмо подписано не было, но он не сомневался в том, что правильно угадал автора. Она, она! Кто еще мог передать в нескольких фразах столько насмешливой изысканности, высокомерия и ненависти?

Послание той, кто именовала себя баронессой фон Борх, гласило:

Сударь! Я не попрощалась с вами не по причине невежливости, а потому что очень скоро нам предстоит встретиться снова, когда под рукой у вас уже не будет той безделицы, которая помешала нам закончить свидание так, как оно должно было закончиться. Передайте то же самое человеку, называющему вас другом и не считающему вас таковым. Не сомневайтесь в моем твердом намерении повидаться с вами в самом ближайшем времени. Мир тесен, а жизнь коротка, порой намного короче, чем нам того хочется.

И все.

Перечитав написанное, Гоголь бросился вниз, чтобы разыскать ту девицу, которая передала ему послание. Как и следовало ожидать, обе служанки постоялого двора совершенно на нее не походили.

– Это была она, – убежденно сказал Гоголь Гуро. – Маргарита, Одного только не понимаю. Отчего она сразу не расправилась со мной?

– А вы бы этого хотели, Николай Васильевич? Готовы